В основном, про Мугивар, но есть еще чуть-чуть революционеров, белоусовцев и прочей
Рейтингов нет, жанры - общий, ангст, романс, ничего нового.
four pieces
Робин, Сабо, архивы и разговоры
Архивов и библиотек, в которых побывала Нико Робин, не счесть. Куда-то она пробиралась тайно, среди ночи, с фонарем, и мутный от висящей в воздухе пыли луч скользил по рядам книжных корешков, а Робин шепотом читала названия, ни на секунду не переставая прислушиваться. Где-то ее принимали почти официально, пусть и под чужими именами и с чужой внешностью.
Но суть одна.
Робин видела десятки библиотекарей, сотни букинистов, бессчетное множество архивных мальчиков и девочек, навеки потерявшихся среди лабиринтов полок и желтоватых (сероватых, красноватых, голубоватых, - в разных концах моря можно найти бумагу всех цветов радуги) страниц.
Их менее, чем кого бы то ни было, интересовала личность загадочной посетительницы, которая замирала перед каждой новой книгой почти с таким же восторгом, как они сами. За это вот искреннее благоговение в глазах Робин, они готовы были оказать ей любую помощь.
Местный архивный мальчик тоже распознал в ней родственную душу с первого взгляда. Но это оказалось единственным, что роднило его с теми, прошлыми, изученными, казалось бы, уже до последней пылинки на оправах уродливых очков, повелителями книжных полок.
- Госпожа Робин, рад, что вы, наконец, почтили своим присутствием, – руку он ей поцеловал таким отработанно-простым жестом, какие выходят только у урожденных аристократов.
Но откуда, милосердные боги, урожденный аристократ в архиве штаба революционеров?
- Разве я могла пройти мимо такого чудесного места, - улыбнулась Робин, оглядывая шкаф картотеки, занявший всю ближнюю к ней стену огромной комнаты. В этом шкафу, она точно знала, хранилось больше сокровищ, чем на всех небесных островах, вместе взятых.
Архивный мальчик отлично понял, чего ей сейчас хочется больше всего, и только повел рукой, приглашая:
- Все наше – ваше, как говорится!
И отошел в сторону, спрятав руки в карманы просторных шорт и широко ухмыляясь. Робин успела заметить, что у мальчика нет одного зуба, и это делает улыбку совершенно детской, - а потом окружающий мир временно перестал для нее существовать.
Через несколько часов и две с лишним книги, мальчик принес ей кофе – знак величайшего доверия, между прочим, символ абсолютной уверенности в том, что посетительница не оставит на драгоценных страницах уродливых темных пятен.
Робин подняла взгляд от сто шестнадцатой страницы бортового журнала корабля Шики только тогда, когда мальчик негромко кашлянул, привлекая ее внимание.
- Госпожа Робин, - начал он, вроде как, неуверенно, но в глазах не было ничего, кроме странного какого-то предвкушения, - а вы правда были накама Мугивары Луффи?
Робин аккуратно закрыла книгу, на всякий случай еще раз посмотрев номер страницы.
- Я и сейчас его накама, - сказала она. Мальчик нетерпеливо кивнул:
- Ну еще бы, - и, со скрипом отодвинув тяжелый стул, сел напротив нее. Уложил подбородок на скрещенные пальцы, склонил голову набок, ухмыльнулся опять щербато («Ну что за обаяшка», - подумала Робин): - Расскажите о нем, умоляю вас.
- Вы что… поклонник? – Робин удивленно приподняла бровь. С образом архивного мальчика подобный фанатизм никак не вязался.
- Ни в коем случае, - фыркнул мальчишка, а потом замялся: – Я… ну, когда-то я был его братом. Сейчас уже и не знаю, помнит ли он меня вообще.
Робин помнила рассказ Нами о кошмарно сильном и неожиданно взрослом брате Луффи, который страдал от странной сонной болезни, ходил в одних штанах и улыбался так, что все внутри замирало. Еще она помнила листовки с запредельной суммой вознаграждения за Огненного Кулака Эйса, командира второго дивизиона пиратов Белоуса.
А самое главное – она до сих пор носила в кармане пальто ту самую газетную страницу с фотографией Луффи, принесшего цветы на то место, где погиб Портгас Д. Эйс. Дело там, конечно, было совсем не в цветах, но…
- Нас просто было трое, - объяснил архивный мальчик, правильно истолковав ее молчание. – Эйс и я были старшими, а мел… Луффи – младшим. Ему было семь, нам по десять, и мы все вместе копили сокровища, чтобы стать пиратами когда-нибудь, - он усмехнулся уже совсем не весело. – Дрались каждый день, Луффи нам, естественно, проигрывал…
- А потом?
Он нахмурился, глядя куда-то мимо нее.
На десять лет назад заглядывая, наверное.
- А потом я встретил Драгона, - неохотно выговорил он через минуту. – Ну и… в общем, они думают, что я погиб, и, если бы не он, это было бы правдой. Но я жив, - он снова посмотрел на Робин, и от хмурой задумчивости мгновенно не осталось ни следа, - и я сделаю вам еще кофе, сколько захотите, если вы расскажете мне про этого придурка хоть что-нибудь! Я многое знаю, наши агенты за вами всеми давно следят, но вы же наверняка видите больше, чем они.
На носу у него был старый тонкий шрам, на кончиках пальцев – серый слой пыли, и он, похоже, совершенно не хотел к ней подольститься.
«И как только он дотерпел, пока я сама пришла», - мелькнуло в голове у Робин. Она вздохнула, покосившись на настенные часы, отодвинула книги подальше и принялась рассказывать все, что приходило в голову.
Приходило – многое. В конце концов, Нико Робин действительно была Мугиварой – а значит, о капитанском идиотизме, обжорстве, безрассудстве и восхитительности могла говорить долго и красочно.
Архивный мальчик слушал так, как маленькие дети слушают сказки, не перебивая ее ни единым словом. Губы у него иногда вздрагивали – не то от сдерживаемой улыбки, не то… еще от чего-то.
- Спасибо, - только и сказал он, когда Робин закончила.
И ушел бесшумно, не скрипнув даже задвигаемым обратно стулом, скрылся в своем лабиринте, прижимая ладонь ко рту.
Кофе он принес только минут через двадцать.
***
Нами
Если вы думаете, что юную девушку можно два года подряд держать на крохотном островке, самому младшему аборигену которого давно перевалило за восемьдесят, вы, наверное, наивнее Чоппера. Но у Нами была цель, для достижения которой, по-хорошему, и двух лет было мало, поэтому поблажки она позволяла себе крайне редко.
Однако, раз в несколько месяцев Нами, устроив дедам профилактический скандал, все же сбегала на Гранд Лайн и… жила.
«Каждый имеет право на каникулы», - говорила она себе, вытаскивая кошельки у почтенных граждан.
«Отдых иногда просто необходим», - кивала Нами своим мыслям, задорно стуча каблучками по мостовой очередного города.
«В конце концов, стресс у меня или не стресс?!» – заканчивала она самокопания, аккуратно «отключая» очередного воздыхателя, возомнившего о себе невесть что.
Она воровала - и тут же тратила наворованное, зная, что в следующий раз такое счастье выпадет нескоро.
Она переплывала с острова на остров с самыми разными кораблями, очаровывая суровых капитанов и лишний раз убеждаясь в том, что красота ее действует все-таки не только на придурков, вроде Санджи и Усоппа. Естественно, до того, чтобы заплатить за проезд натурой, она не опускалась ни разу.
Нами собирала все новости, слухи, сплетни, которых за месяцы ее отсутствия в большом мире скапливалось, понятно, великое множество. Она просиживала вечера в сомнительных барах, отчаянно надеясь услышать в чужих разговорах хоть что-то, касающееся её семерых болванов (плюс Робин, которая к болванам, конечно, никакого отношения не имела).
Её мало кто узнавал, а узнавшие получали такой заряд грозового электричества прямо в темечко, что сразу же забывали не то что прекрасную воровку Мугивару Нами, а вообще всё на свете.
… Каждый раз ей было нужно не больше двух недель, чтобы понять, что у нее нет никакого права на отдых, пока остальные где-то далеко стараются изо всех сил – и неизвестно даже, живы ли.
- Нагулялась? – ласково спрашивал кто-то из всепрощающих дедов, когда Нами возвращалась, усталая, еле нашедшая Погодию по рисунку облаков и небесным течениям.
- Я хочу учиться дальше, - кое-как справлялась она с заплетающимся языком. – Сейчас же!
И горе было тому, кто попытался бы ей возразить.
***
Зоро, Луффи, все
Нет, мечтать, ворочаясь с боку на бок и пристраивая поудобней ноющие после тренировок ребра, можно было о чем угодно. И когда то, что осталось от левого глаза, воспалилось и горело, не переставая, дни и ночи напролет, - отвлекаться тоже можно было любыми бреднями.
Мол, как он сразу, едва только увидев, утащит Луффи куда-нибудь, где темно и пусто, и будет трахать до потери сознания за все два года и еще чуть-чуть сверх того.
Или – зачем тащить, тот же сам пойдет, что ты, Ророноа, капитана своего не знаешь, что ли.
И – пусть кто-нибудь только попробует возразить, остановить, отобрать у Зоро этот чертов кусок резины, когда тот снова окажется в зоне досягаемости!
Короче, много чего Зоро успел про Луффи передумать, когда больше ничего не помогало.
Но на самом деле, он всю дорогу прекрасно знал, как оно все выйдет в реальности. Знал, что придется опять от кого-нибудь убегать, толкаясь плечами с тупым коком и не решаясь даже смотреть на мелькающие впереди грязные пятки капитана (этот стервец даже убегает всегда первым). Прекрасно знал, что новые ублюдки, которых надо будет убивать, появятся сразу же, и их-таки действительно надо будет убивать, не отвлекаясь ни на что. Не сомневался в том, что все будут толпиться на палубе, глазея друг на друга, и говорить одновременно, а Луффи будет вопить громче всех и сиять от счастья.
Ну, в общем, Зоро неплохо знает свою команду, потому что так оно всё и выходит. Убегают они быстро и глупо, оставляя за кормой полнейшую неразбериху, как всегда, а после погружения под воду Зоро и вовсе понимает, что ничего, кроме темных колючих мыслей о том, с какой радости на Луффи женская рубашка, ему в ближайшее время не светит.
А потом они оба выпадают из разговора, и, пока рыжая ведьма пудрит всем мозги, а от корабля во все стороны разбегается (расплывается) что-то живое и в перспективе съедобное, Луффи успевает быстро мазнуть губами по губам Зоро, обозначая.
И сияет.
И спрашивает что-то там про взрыв, как ни в чем не бывало. Да какой к хренам взрыв, когда Зоро умудрился совершенно отвыкнуть от этой вот улыбки (солнце, ага), и от груди нараспашку (розовый шрам крест-накрест, кожа там наверняка шершавая и соленая), и от всего вообще, и прямо-таки чувствует теперь, как срывает крышу?!
Зоро мычит в ответ что-то неопределенное («А… эээ… щас объясню, щас…») и понимает, что вытерпеть ближайшие несколько часов-дней будет сложнее, чем все два года.
***
Марко, постМаринфорд
Дверь тихо скрипит. Наверное, у хозяев гостиницы никак не дойдут руки смазать петли. Море глухо колышется где-то у самого горизонта – непривычно далеко и так тихо, что кажется, будто уши заложило.
Занавески на окнах пугливо вздрагивают каждый раз, когда он проходит по комнате из угла в угол, но его сейчас ничто не заставит усидеть на месте.
Девять шагов туда, разворот, девять обратно, здесь слишком мало места для того, кто привык к абсолютной – до опьянения – свободе.
Которой больше не будет.
Темная стена с потеками синей (успел заметить, пока было светло) краски то приближается, то отдаляется, на ней проступают слова и портреты, а может, это у него просто мутнеет в глазах, девять туда, разворот, девять обратно, разворот.
Все, наверное, уже спят, а он тут скрипит половицами и зубами, потому что боится закрыть глаза и позволить ухмыляющимся лицам возникнуть под веками.
Боится до разбитых о стену кулаков, нервной дрожи и почти черных синяков под глазами, боится больше, чем когда-то боялся собственного Фрукта – и, уж конечно, больше, чем любого врага, живого или уже убитого.
Если они будут смотреть на него, Марко уж точно растеряет все свои жалкие поводы оставаться в мире, в котором их – нет.
Зачем? Вести пиратов Белоуса не сможет никто, кроме самого Белоуса, а возглавить новую команду может и Джоз, или Виста, или – боги, да хоть Стефан, Марко сейчас ничем его не лучше!
Они ведь теперь все – безотцовщина, команда сироток, проигравших все на свете, не сумевших спасти любимого идиота-брата, позволивших отцу умереть даже не за него, а просто так, ни за что.
Зачем тогда? Они видели берега Рафтеля, небесные острова и подводных чудовищ, они не найдут в этом море уже ничего нового, а Королем Пиратов никто из них быть никогда не мечтал. Все титулы всегда были для Бати, это не обсуждалось.
Незачем, не-за-чем, повторяет Марко в такт шагам. Три повторения за один проход по комнате, разворот, на стене потеки синей краски оборачиваются длинными пальцами с обломанными ногтями, с парой веснушек у костяшек, пальцы тянутся, и Марко бы рад потянуться навстречу, но девять шагов уже закончились, разворот…
Море шумит слишком далеко, чтобы этот звук успокаивал.
Пламени внутри осталось слишком мало, чтобы можно было вспыхнуть, вырастить крылья из пламени и шагнуть в открытое окно, где-то на самом краю сознания помня о том, что нельзя подпалить занавески.
И Марко бы рад шагнуть в окно без всякого пламени, но девять шагов опять заканчиваются.
Разворот.
Не-за-чем про-дол-жать э-то всё. Разворот.
Не-за-чем, де-лать тут не-че-го. Разворот.
Пусть жи-вут, смо-гут ведь без ме-ня. Разворот.
Слова заканчиваются, снесенные поднимающейся изнутри волной, и Марко все-таки закрывает глаза, ощупью добирается до кровати и валится поперек.
Сквозь него течет море, под веками ускользающе улыбаются те, кто сейчас нужен больше всего на свете, на стене синей краской нарисована эмблема пиратов Белоуса, занавески дрожат от ветра.
За стенами справа и слева, и в комнатах этажом выше и ниже тихо скрипят половицы и – может быть - зубы.
Море колышется для всех, не только для Марко.