Хай живе

[crazy-corals]

Опять мелкая фигня из черновиков и старых заначек. Фендомы разные, и мне совсем не стыдно, что я ничего серьёзного не пишу.
Тема сна появляется чуть ли не везде, потому что у автора навязчивая идея насчёт СПАААААТЬ. Наверное.

ЗороЛуффи

Зоро, Луффи
Луффи лопает яблоко.
Луффи нагло, бессовестно и по-хамски жрёт яблоко, развалившись поперёк Зоро и мешая тому встать, чтобы пойти… да хоть куда-нибудь. Мало ли куда Зоро могло быть нужно пойти до того, как этот проглот на него рухнул с яблоком в зубах, - а вот хрен теперь, лежи и смотри, пока ему не надоест или пока яблоко не кончится.
Хотя ему-то уж точно недолго осталось.
Луффи сочно хрупает мякотью, старательно пережевывает каждый кусок (недавно кок начал его ругать за «неуважение к еде», и теперь Луффи таким вот образом выказывает яблоку это самое уважение, стараясь есть его помедленней), жмурится, когда сок брызжет во все стороны, и совершенно счастлив. Зоро чувствует это спинным мозгом, и вовсе не потому, что он Зоро, а Луффи – Луффи, и у них там что-то как-то.
Это почуял бы кто угодно, выпади ему сомнительная честь служить Мугиваре подставкой для пуза и всего остального. Счастье – такое, повседневное, безо всяких причин, - из Луффи всегда льётся через край, затапливая заодно и всех, кто рядом. Монки Ди Луффи, компактный и лёгкий в употреблении генератор счастья, работает на еде и солнечных лучах, кантовать можно и нужно.
На этом моменте Зоро внезапно возвращается к мысли о тех гипотетических «кто угодно», на которых мог бы вот так же, как на нём, валяться Луффи, и для себя решает, что нихуяшеньки. Никто и никогда.
И почти сразу после этого судьбоносного решения Луффи заглатывает остатки яблока одним куском, давится вставшим поперёк горла огрызком, еле прокашливается, когда Зоро, не меняя выражения лица, со всей дури бьёт его по спине…
- Кайф, - резюмирует Луффи, отдышавшись, и каракатицей разворачивается на Зоро так, чтобы оказаться лицом к лицу.
Куда-то там Зоро собирался идти, когда капитан налопается и отстанет, но уже побоку, всё побоку.

Марко, Эйс

Марко, Эйс
- Пти-и-ичка, - тянет Эйс, щурясь на солнце, но всё равно не отводя взгляда. А потом вдруг ухмыляется – и свистит в два пальца, заливисто и так громко, что одна из батиных девочек, пробегающая мимо, чуть не наворачивается с высоких каблуков.
Марко – сейчас он не Марко, а Феникс, сгусток льдисто-голубого пламени с тонким клювом и острыми когтями, - от этого свиста чуть не делает тройной переворот прямо на лету. Клекочет возмущенно, молотя крыльями по воздуху (с кончиков перьев слетают и растворяются в воздухе искры), по широкому кругу облетает мачту и спускается обратно к Эйсу.
- Ну как-то так, - морщится, когда на уже вполне человеческой коже угасает пламя. – Алле-оп, впервые на арене, специально для тебя, деревенщина.
- Сам ты, - говорит Эйс, - деревенщина. Что я, павлинов не видел?
А сам смотрит на руки Марко, и отчаянно ему хочется попробовать на своей шкуре, каково это – когда перья прогибаются под ветром, и воздух держит на себе, и можно распахнуть руки-крылья и лететь, куда хочешь и сколько хочешь, пока от усталости не грохнешься…
Что чувствуешь, когда руки превращаются в крылья?
Эйс точно знает, что от загорающегося под кожей огня всё тело будто бы щекочет, и волосы встают дыбом, и губы сами собой расплываются в улыбке (у Марко так же, он видел). Но это – то, что он сам пробовал, потому и знает. А выращивать перья из ладоней - больно? Приятно? И куда они исчезают потом?
Нет, пожалуй, этого он спрашивать не будет.
Тем более, что рука у Марко, несмотря на всю его птичью сущность, всё же жутко тяжёлая. Особенно когда этой рукой – да по затылку, да с размаху, да в полную силу, а чего с мальчишкой церемониться?
Обиделся на павлина. Гордый.
Марко невозмутимо отряхивает руку, а Эйс гогочет, обнимая мачту, к которой отлетел, хотя в ушах звенит, а глаза, похоже, косят в разные стороны после удара.
- Ох, гордый феникс, - Эйс запрокидывает голову, смотрит вверх тормашками на Марко, который проходит мимо – небось, на верхнюю палубу, к Бате. – Повезло ж тебе…
И заваливается спиной на палубу, безмятежно захрапев. Приступы мёртвого сна с ним на этом корабле случаются чаще, чем за весь последний год, и никто уже не удивляется.
Марко, уже открывший рот, чтобы что-то ответить, так и не произносит ни слова. А может, и произносит, но Эйс всё равно ничерта не слышит и остаётся при своём мнении.

ХайнеБадоу

Хайне, Бадоу
Это похоже на старый репортаж с канала «Наука», где иногда ещё крутят ролики о том времени, когда вокруг Города была целая планета, и на ней что-то росло, бегало, поедало друг друга и бесконечно размножалось.
Мелкий Бадоу эти ролики от души ненавидел, как и всё, связанное с наукой, учёбой и прочей заумью. Но отобрать пульт у Дейва и переключить на что-то более интересное было нереально, а не смотреть телик вообще Бадоу даже в голову не приходило…
Так вот, сейчас он вспоминает один из тех репортажей про воду до горизонта, песок без примеси свинца, небо сочного голубого цвета и цветы размером с блюдце, где говорилось, что весь этот рай существовал когда-то на самом деле.
Вспоминает видеоряд, где за секунду проходили дни и недели, и из невнятной закорючки на глазах вырастало большое и сильное, а потом так же быстро увядало, ссыхаясь и уходя обратно в землю.
На груди Хайне медленно расцветает продолговатый синяк с кровавыми прожилками ближе к центру. Набухает, темнея, как грозовая туча или чернильная клякса, разливается между рёбрами, достигает самого пика черноты – и начинает растворяться. За считанные мгновения втягивается под кожу, исходит на неуловимый дым.
Хайне открывает глаза.
Бадоу кладёт растопыренную ладонь ему на грудь, прямо на то место, где только что случилось волшебное.
- Встань и иди, – говорит он и делает над Раммштайнером пассы свободной рукой.
От увиденного пробирает жуть: он не думал, что это так… быстро, бесследно, безо всяких усилий со стороны лежавшего бревном Хайне.
Но Псина так долго отказывался показать, как выглядит регенерация, дичился нейлзова любопытства, что теперь признаться в своём страхе – значит, похерить оказанное доверие на корню. И Бадоу даже ухмыляется прямо Хайне в глаза.
И вот ещё одно чудо природы, которое не запечатлеть уже никакими видеокамерами. Когда Хайне не находит в его лице ни намёка на страх или отвращение и осторожно показывает зубы в ответной улыбке, прежде чем вылезти из-под руки, - это стоит всех затраченных усилий.

Спаннер, Цуна

Спаннер, Цуна
Интересно, а на подземной базе сила земного притяжения должна быть больше, чем на поверхности земли?
Цуна плохо учил физику (да и не только её), он знает о силе притяжения только то, что она где-то как-то существует.
Ну, и ещё то, что сейчас она на него, кажется, действует в пять раз сильнее, чем обычно.
Отрывать ноги от пола по очереди – непосильная задача. Тащить своё тело с ошмётками сознания вперёд по пустому коридору, через всю базу, к комнате и кровати (мысль о том, что после тренировки надо бы и душ принять, приводит в ужас) – подобно подвигу. Держать глаза открытыми невозможно в принципе, Цуне сейчас кажется, что Бьякурана победить было бы легче, чем не уснуть на каждом следующем шаге.
Сейчас бы сползти по стене в одном из боковых коридоров, подтянуть колени к груди, щекой на них лечь и – отключиться до утра, пока Гокудера не проснётся, не спохватится, что Десятый ночью так и не пришёл, не поднимет всю базу по тревоге…
Но нельзя.
"Недостойно босса". С некоторых пор совесть Цуны говорит голосом Реборна и с его же холодными, недетскими совсем интонациями. "Недостойно, слабохарактерно, безвольно". Савада Цунаёши так старательно выплавляет в себе достоинство, характер и волю, что сдаваться из-за жалкой потребности в сне ему стыдно (но боги, как же хочется).
До конца коридора остаётся несколько шагов. За поворотом – ещё один такой же коридор, потом, кажется, лифт, на три этажа вверх… А там уже почти сразу дверь их с Гокудерой спальни, наверняка незапертая, потому что вряд ли у Гокудеры сейчас сил существенно больше, чем у его босса.
Цуна зябко поводит плечами и суёт руки в карманы, сжимаясь для последнего рывка.
- Вонгола, тебе, может, помощь нужна?
Сначала ему кажется, что он уже уснул, потому что озноб и тусклая слабость – это одно, а вот шагов у себя за спиной не услышать – уже совсем другой симптом. Особенно шагов Спаннера, который никогда особо не таится, потому что незачем…
В общем, Цуна подскакивает и оборачивается всем телом, на выбросе адреналина даже почувствовав, как сонная муть забивается в угол черепа. Спаннер невозмутимо пытается обойти его:
- А, нет, показалось.
- Чего? – Савада смотрит на его босые ноги, на здоровенный бутерброд в одной руке и чашку с чем-то горячим в другой.
Спаннер расслаблен настолько, насколько, по мнению Цуны, никак не может расслабиться механик, дни и ночи проводящий за конструированием чьей-то гибели. Сонный мозг подвисает от диссонанса, Спаннер осторожно отпивает из чашки, не сводя с Цуны взгляда.
- Ты так шёл, будто сейчас рухнешь. Я решил напомнить, что, если будешь изводить себя таким образом, пользы от тренировок будет меньше, чем вреда.
- Если бы я знал, как тренироваться иначе… - Цуна пытается улыбнуться и пожать плечами. Работа на пределе возможностей – единственное, что спасёт его и остальных, даст крохотный шанс прорваться. Слишком страшен противник, и слишком они ещё дети, чтобы тягаться с ним без надрыва жил.
Спаннер прекрасно это понимает, иначе бы его не было с ними, на их стороне. К тому же, он и сам делает всё, на что способен, прерываясь только на сон и вот на еду…
- На, - он протягивает Цуне почти полную чашку, - выпей, хоть согреешься.
- Спасибо, - бормочет тот. Оказывается, он дрожит уже настолько, что это заметно со стороны.
Чай зубодробительно сладкий и крепкий, и от него глаза начинают слипаться ещё сильней, чем раньше. Савада зевает, мысль о всё ещё маячащих впереди поворотах и переходах тосклива и безнадёжна.
- О чём и речь, - вздыхает Спаннер, словно эта безнадёжность как-то озвучилась сама собой. Суёт бутерброд в рот, прихватывает пошатнувшегося Саваду за плечи освободившейся рукой: - Тебе же всё равно, где спать?
Цуне действительно всё равно. Вообще всё.
До мастерской Спаннера куда ближе, чем до спален, там тепло, и свет исходит только от экрана включённого ноутбука. Савада блаженно отключается на матрасе в углу, который ревностно охраняет нахохлившийся Мини-Моска.
А Спаннер неторопливо дожёвывает свой бутерброд, накрывает Цуну пледом, потому что тот действительно дрожит, и возвращается к работе. У него тоже есть свой «предел сил», за который ещё надо выйти.