Тома,
Рейтинг деццкий. Наверное, оно может читаться как оридж.
И было так.И было так. Тома нёс на плече потёртую кожаную сумку с инструментами и парой книг, Вилли шёл налегке, глубоко во внутреннем кармане пальто держа деньги и билеты. Поезд вдыхал уголь и выдыхал дым перед отправлением.
Столько всего было пересказано, переругано, перемечтано для того, чтобы сейчас они просто шли по станции к четвёртому с конца вагону, что слов и сил не осталось ни на что. Даже на красивые жесты, вроде пары взмахов рукой в сторону Башни С Колоколом, на которой - они оба это прекрасно знали - стоял сейчас с подзорной трубой Барнабэ. Вилли наотрез отказался от провожающих, а Тома слишком устал от ссор с Крысёнышем, от нервов ставшим ещё невыносимей, чем обычно, и теперь Барнабэ прощался с ними, как мог.
У проводника было невнятное серое пятно вместо лица и мясистые толстые пальцы, которыми он надорвал их билеты, оба сразу. Из серого пятна раздалось равнодушное "Удачной поездки, обращайтесь, если что". Вежливый Тома сказал "Обязательно", невежливый Вилли молча прошёл за ним следом по узкому - не разминёшься - коридору и задвинул дверь купе изнутри, отрезая от внешнего мира ломоть пространства, который временно был только для них.
Полки были уже заправлены, золотистый металл крепежей тускло блестел - дешёвых билетов на этот поезд не оказалось, но Вилли не захотел ждать следующего, оплатил два в первый класс из своих собственных запасов. Теперь роскошь, пусть и ненавязчивая, условная, давила на обоих.
Из латунного рупора радио под потолком доносилось слабое шипение. Тома полез наверх, скинув ботинки и бросив сумку прямо на полу, резко (пожалуй, чересчур) крутанул ручку влево - радио смолкло, и стало слышно тихое сопение поезда. До отправления оставались считанные минуты.
- Нервничаешь? - спросил Вилли, следя за Тома взглядом. Он запретил себе отходить от двери, пока поезд не тронется, прижимал её спиной, как будто иначе что-то могло помешать их отъезду. Тома сел на полку, которая теперь, наверное, должна была быть его:
- Ни капли.
Потянулся к откидному столику под огромным окном, выходившим на тёмно-серую от дождя и влажного пара сотен поездов скалу. Пружина где-то под столиком щёлкнула, когда Тома опёрся на него локтями, запустил одну руку в волосы, забыв, что перед большим путешествием собрал их в хвост.
Вилли некстати вспомнил, что расчёска должна быть в левом кармане кожаной сумки, и ещё надо бы переодеться, потому что ехать теперь долго, и разведать, что тут и где. Но это всё - потом. Пока же он ждал, пока проводник закроет дверь вагона и крикнет машинисту, что всё готово, и они, наконец, отправятся навстречу неизвестно чему. И ничто их уже не остановит.
Самое лучшее в жизни Вилли имело странное обыкновение в последний момент оборачиваться кошмаром. Самые страшные провалы случались именно тогда, когда он был уже уверен, что всё сделал правильно и идеально. Если бы подобное случилось и на этот раз...
Гудок оглушил их обоих. Скала за окном медленно поплыла вправо, колёса негромко, словно примериваясь, простучали по рельсам первый круг, второй, - и вошли в ритм.
Тома вскочил с полки, вслед за подорвавшимся Вилли выбежал в коридор, и они, сталкиваясь локтями, жмурясь от ветра, по пояс высунулись в открытое окно. За окном, за насыпью, за поросшим ельником холмом с ними прощался ровным колокольным боем Тимпельбах.
Потом Вилли поднял стекло, оставляя колокола снаружи. Тома задёрнул полупрозрачную шторку.
- Сними пальто, - попросил он Вилли уже в купе, за закрытой дверью, когда забрался на свою полку с ногами, примериваясь к новому пространству. Как бы Вилли ни хотелось поскорее оставить Тимпельбах позади, у Тома это всё-таки получилось быстрее.
- Зачем?
- Просто так похоже, будто ты хочешь выйти на следующей станции.
- Зачем?
- Не знаю. Чтобы вернуться?
Вилли молча повесил пальто и шляпу на начищенный крючок слева от входа, мимоходом глянул в зеркало на двери. В отражении не было ничего нового, кроме нервных красных пятен на щеках.
- Мы не вернёмся, - сказал он отражению.
- Да, - Тома за его спиной кивнул, уже уткнувшись в книгу. Выглядело это так, будто ему всё было привычно и спокойно, и то, что впереди, не пугало его ни капельки. - Пока сами не захотим.
- Мы никогда не захотим. Нам незачем туда возвращаться, - Вилли сам не понял, поезд ли это качнуло на повороте, или он сам метнулся к полке Тома. Выбил книгу из его рук, чтобы перестал прятаться и взглянул прямо. Глаза у него были спокойные, как два омута, и весь он был сплошное непроизнесённое "успокойся, Вилли", "всё будет хорошо, Вилли", "поживём - увидим, Вилли", и Вилли почувствовал, что раздражается ещё сильнее, назло:
- Даже если там, в Париже, мы будем подыхать от голода, если мне придётся воровать, чтобы купить поесть, или если нас никуда не примут, мы всё равно не вернёмся. Понял ты?
- Понял.
Взгляд Тома не изменился совершенно, и вся злость Вилли ему уже была, кажется, не страшнее комариного писка.
- И не смотри на меня так. Я не передумаю.
- Я знаю. Сядь, дорога извилистая, ещё ушибешься...
Подчиняться Вилли, естественно, и не подумал. Слепив на лице максимально возможное презрение, он стянул с крючка шляпу и вышел из купе. За спиной зашуршали страницы книги: Тома искал потерянную страницу.
- Раз уж идёшь, найди нам чаю, - рассеянно напутствовал он.
В купе стук колёс казался приглушённым, но в коридоре царил, заглушая все посторонние звуки. В обе стороны тянулась янтарно-жёлтая, выстеленная тёплым деревом, пустая и безликая пустота. Ряд закрытых купейных дверей с одной стороны наводил на мысль о ходах между мирами, по стёклам окон с другой наискось текли дождевые капли. Поезд потел; Вилли провёл ладонью по стеклу, счищая прохладную испарину, но в сером мареве так и не понял, где они находятся.
В любом случае - чем дальше, тем больше стуков колёс отделяло их от Тимпельбаха.
Они всё-таки уезжали.
Вилли сполз по двери их с Тома купе на пол и какое-то время сидел, запрокинул голову и тупо уставившись в окно. От пола поднимался холод, но вставать не хотелось, и Вилли медитировал на дождь, пока из купе не донеслось:
- Тебе не кажется, что сидеть можно и внутри?
Вот тогда он встал, поправил на макушке шляпу и пошёл на разведку. Назло.
Подстаканников им, ненадёжным пассажирам (ещё бы - при наглой-то роже Вилли), не дали, и он неслабо обжёг пальцы, пока нёс два полных стакана до купе. Тома ушёл ругаться с проводником, а Вилли пытался сунуть в рот обе руки сразу, как-то ненавязчиво усевшись на его ещё тёплое место. Идти на свою полку ему не хотелось, и вернувшийся Тома не стал его прогонять.
Поезд летел из нигде в где-то, за окнами мокрая серость медленно переходила в черноту. Дверь купе была закрыта на задвижку, чтобы никто не вошёл. Тома называл Вилли девчонкой и дул на его покрасневшие пальцы.