По ходу, это опять "Что-то, чтобы верить", часть недотретья .___. Начала здесь и здесь.
чучуть
Первое.
Один молодой человек (из трёх слов правдиво только первое) просыпался, слыша визг будильника из-под слоя воды в заполненной до краёв ванной. Он садился, мокрой рукой сбрасывая будильник на мокрый же пол, несколько секунд тупо пересчитывал квадраты плитки на стене (двенадцать по вертикали, семь с половиной по горизонтали), а потом, спохватившись, судорожно вдыхал.
Когда он дышал ртом, жабры начинало покалывать. Так у вас колет в горле, когда вы вдыхаете очень холодный воздух. Чем суше становились жабры, тем сильней кололо, поэтому молодой, хм-хм, человек уже давно спал под водой.
На тонких жаберных пластинах росла такая же щетина, как и на подбородке, и на шее, и на щеках.
К зеленоватому цвету его кожи не шли тёплые цвета, поэтому его любимым предметом одежды были галстуки синих, серых, мёрзло-землистых оттенков. И белые рубашки. Со стоячими воротничками.
До офиса он ходил пешком, и пыль не садилась на начищенные носки его ботинок. Молодой, хм-хм, человек просто не любил пыль, и она отвечала ему взаимностью.
... А по вечерам его всегда ожидали в баре под названием, скажем, "Заповедник гоблинов". Днём там сидели постаревшие толкиенисты и пузатые писатели-фантасты. Первые пили светлое, вторые - тёмное (или кофе в крошечных чашечках). Первые искали работу, на которую можно было бы ходить с мечом, вторые - историю, которую у них не украли бы ещё лет пять назад. Первые клялись Галадриэлью, вторые - Перумовым.
Неважно, в общем, что тут бывало днём, потому что к вечеру в баре всё равно оставались только Свои.
Бармена все называли Чарли. Он был вечен, неизменен и знал о Своих всё. На его майке голубыми неяркими буквами было написано: "Я читаю ваши мысли". А чуть ниже, более мелко: "Да, и эту тоже".
В "Заповеднике" действовало правило "Не врать", так что, наверное, надписи у Чарли на майке имели некое отношение к реальности. Здесь это никого бы не удивило.
И далее, далее были бы разговоры о прошлом, рассказы про то, как здорово сидеть по-турецки на морском дне и слушать, как бегают по песку креветки и полупрозрачные крабы, и никакой рыбы к пиву, потому что наш молодой, хм-хм, человек рыбы не ел ни в каком виде. А под затухание разговора обязательно появился бы острозубый некто по имени, наверное, Гуд. Он вёл бы себя вполне цивилизованно, потому что вести себя иначе в "Заповеднике" было... ну не то чтобы запрещено, но, скажем так, чревато. Однако, его появление было бы очень, очень плохой новостью.
Вот только с этого бы всё и началось. А я здесь закончу.
Второе.
Ёлочные гремлины уходят в Круговорот в Ночь-На-Семнадцатое и возвращаются из него в Канун Всех Святых (а когда же ещё). С конца октября по конец декабря они спят, как миленькие, внутри своих игрушек и видят сны о том, с чем успели встретиться во время Круговорота.
Им снятся мыльные пузыри.
Им снятся дырки от пончиков.
Им снятся ноготочки младенцев и обслюнявленные гремучки погремушек.
Им снятся воздушные шары и полёт мяча над футбольным полем.
Им снится солнце.
Им снится полнолуние.
Им снятся огромные холодные ёлочные игрушки звёзд на летнем небе.
Им снятся кольца дыма и просто кольца, круги на воде и просто круги, шаровые молнии и просто шары.
Им снятся яблоки на ветках.
Их сны полны открытий.
В Круговороте можно увидеть столько всего круглого и сверкающего, что некоторые гремлины... не возвращаются, прирастая глазами-тарелками к одному из бесчисленных призраков Великого Круга, что встречаются им на пути из одной игрушки в другую.
Ёлочный гремлин умирает в трёх случаях.
Если с ним заговаривает человек. Пуффф - и он лопается, как мыльный пузырь, не оставляя после себя даже запаха.
Если утро Первого Ноября застаёт его не внутри игрушки. Бахх - и чёрное пятно на асфальте, земле, паркете, в углу ковра.
Если возвращается в ту игрушку, в которой родился. Никто не знает, как гремлины умирают тогда, но каждый из них убеждён, что его не станет, если это случится. Дзыннь - и игрушка окажется на полу, и в россыпи её блестящих осколков не будет ни-ко-го.
Третье.
Здесь вообще ещё нет сказки. Есть только моя вера в то, что кто-то в сером пальто и с хмурыми бровями носит подмышкой Радужное Колесо, которое надо бросать в небо, если кому-нибудь здесь, внизу, грустно.
В дождь кому-нибудь обязательно становится грустно, решил кто-то в сером пальто когда-то очень давно. С тех пор ему не надо заглядывать людям в глаза, читая настроения. С тех пор он просто дожидается, когда дождь пойдёт на спад, чтобы с Радужного Колеса не смыло краски, и с хриплым (он давно отвык разговаривать, этот кто-то с хмурыми бровями) "У-ух!" забрасывает его повыше.
И кто-нибудь здесь, внизу, поднимает зарёванные глаза в зарёванное небо и тоже выдыхает: "У-ух... ты-ы-ы...".
А кто-то в сером пальто - слышит.