[crazy-corals]

Вчера утром тут ещё могли оказаться быт и реал, но вечером я во второй раз сходила на Рубеж и всё.
Внутричерепных канонов пост.

что это за остров в трёх милях

Сегодня мы отменяем апокалипсис, а вчера, позавчера и семь лет до этого мы в нём жили. Наша исследовательская работа сводилась к попыткам узнать, когда погибнут в ужасе и мучениях ещё сотни тысяч людей, которых мы не спасём. Наше искусство, всегда питавшееся нашей болью и превращавшее крики ужаса в строки и аккорды, пасовало перед новостными сводками с тихоокеанского побережья. Наша мегаломания, стремление превзойти природу в грандиозности форм и размеров, стала вынужденной мерой. Мы строим стену и пытаемся спрятаться за ней, как напуганные дети, которые зажимают уши и закрывают глаза, когда на них несётся разъярённое животное.
На что мы вообще надеемся.

Нельзя покинуть голову того, с кем однажды дрифтовал. Нейрофизиологические объяснения (согласование электрической активности мозга, уравнивание частот мозгового излучения) проигрывают здесь метафизике, но, несмотря на недообъяснённость феномена, каждый пилот чувствует это. Фоновый шёпот второго слева или справа, на грани слышимости - или тишину в эфире, если второй ушёл в дрифт насовсем.

Геркулес Хансен отдал жизнь сына в руки маршала Пентекоста. Взамен маршал отдал Геркулесу остаток своей жизни, и теперь Хансен-старший обречён доживать за Пентекоста, слушая тишину.

Райли знает про Мако и её чувства всё. Даже, наверное, больше, чем следовало бы. В первый их дрифт она ещё не умела закрываться, а во второй - не сочла нужным. Когда (всего через два месяца после закрытия разлома - пилоты живут быстро) они становятся мужем и женой, священнику приходится спрашивать Райли о согласии на брак три или четыре раза. Тот забывает ответить вслух и стоит, молча глядя на Мако, пока она не шепчет ему: "Скажи это и другим тоже".

Татуировки Ньютона - тотемизм, язычество, уподобление страшному.
Звери не убивают тех, кто на них похож, бормочет что-то доисторическое в его голове. И, к ужасу своей еврейской мамы, Ньютон Гейшлер превращает себя в рисованный памятник погибшим чудовищам.
Они станут менее страшными, если узнать их получше и встать поближе, бормочет другой голос. И, уже почти доведя маму до инфаркта, Ньютон становится частью исследовательской группы на самом первом (последнем?) рубеже. Вскоре уже никто по эту сторону разлома не знает кайдзю так, как он.
А менее страшно не становится.

После закрытия разлома память дрифта иногда приносит Ньюту сны кайдзю. Он видит бесцветную вселенную, чужую настолько, что рассудок не выдерживает сравнения. А иногда, для разнообразия, себя самого в гонконгском убежище - таким, каким увидела его та ядовитая ящерица.
Он теперь знает, что татуировки бы его не спасли. Ничто бы не спасло, кроме чуда из тех, что иногда случаются и с тощими еврейскими мальчишками (которых ни борода, ни галстуки, ни взрослые профессии никогда не превратят в мужчин).
Его посттравматический синдром атакует сильно позже, когда уже изданы все научные труды и получены награды.
Они с Готтлибом всё это делят надвое, после дрифта уже вряд ли получилось бы иначе.