Сейчас будет очень смешно (я прямо как Задорнов). Три драбблеца. Три.
Фендомы: Тихоокеанский рубеж, Good Omens, Suits ДА, ВОТ ТАК, ПОЧЕМУ БЫ НЕ ЗАБИТЬ НА ВСЕ МОИ ФЕНДОМЫ И НЕ СВАЛИТЬ НАЛЕВО
Пейринги: популярные
Рейтинги: от полного G до
Всех люблю, мне ничего не принадлежит, как обычно.
И НЕ В ОБЗОРЫ
Первое довольно давнее, с феста.
1.18. Германн/Ньютон. Первая встреча. Рейтинг любой. H!Герман, Ньют
- О боже, – миновав порог своего нового рабочего кабинета, Ньютон из-за чьего-то плеча разглядел громадные, до потолка, капсулы, где в формалине плавал его персональный Неверленд, Хогвартс, Лапландия и все прочие прекрасные волшебные миры разом. – С этого момента и до конца света я самый верующий человек на планете.
- Простите, что? – выдавил из себя маршал после короткой паузы, в которую Ньютон судорожно вертел головой и решал, что ему надо рассмотреть первым – фрагмент спинного мозга кайдзю или сустав чего-то, похожего на колено.
Спинной мозг победил.
- Господь, милостивый и дарующий благодать, – пробормотал Ньютон, устремляясь к капсуле с мозгом, – я не верил в тебя после две тысячи тринадцатого, но теперь раскаиваюсь. Мама говорила, что я твой любимчик, и сегодня ты меня в этом убедил!
До сего дня в деле изучения кайдзю Гейцлер оставался пусть фанатичным, но всё же теоретиком. Ни один из кое-как ещё державшихся на плаву исследовательских центров не мог предоставить ему для изучения настоящие фрагменты тел кайдзю. Причины были ясны: слишком дорого, опасно (без госзаказа такие материалы можно было получить только у контрабандистов, а контрабандисты наглели, чуя свою монополию) и неясно, ради чего. Яростные рассуждения Ньютона о том, что нельзя строить систему защиты, не разобравшись, от чего и от кого она должна защищать, не находили отклика.
Возможно, все просто слишком боялись того, что он мог узнать. Ньютон и сам боялся, страх стал постоянной и привычной частью его жизни в том самом две тысячи тринадцатом, но этот страх только подстегивал его любопытство.
- Ох, какой ты красавчик, – бормотал он, прилипнув к стеклу капсулы. – Был. И есть. Что это у тебя – аксоны? Или щупальца? Вот я бы тебя пощупал...
- Доктор Гейцлер, – с нажимом проговорил Пентекост, – пожалуйста, не прислоняйтесь к капсуле. Она плохо закреплена.
- Маршал, умоляю вас, скажите, что это всё настоящее, – Ньютон нашёл в себе силы повернуться к нему (чтобы закончить разговор, получить инструкции на первое время, остаться одному, начать с поперечного разреза!) и внезапно заметил, что они в лаборатории не вдвоём. – Э-э, здрасьте.
- Добрый день, – нервно кивнул ему мужчина, всё это время стоявший рядом с Пентекостом.
Он был худоват, высоковат, зализан, опирался на трость дрожащей рукой, героическим победителем кайдзю, в отличие от маршала, не выглядел и интереса не вызывал. На самом деле, ничто сейчас не интересовало Ньютона больше, чем содержимое капсул за его спиной. Но мама всегда заставляла его быть вежливым, так что он постарался улыбнуться.
- Счастлив представить вам вашего коллегу, – сверля взглядом пространство у Ньютона над головой, проговорил маршал. – Доктор Германн Готтлиб – разработчик математической теории разлома и вторая половина нашей научной группы.
- Ньютон Гейшлер, очень приятно, – вежливо сказал Ньютон, протягивая Готтлибу руку и надеясь, что беседа на этом закончится. – Мне кажется, я вас где-то читал.
Рукопожатие у них сложилось не сразу: руки Готтлиба повиновались ему с явным трудом. Кое-как сжав ладонь Ньютона в своей, он быстро ее отдернул, спрятал в карман и чуть-чуть не то отступил, не то просто качнулся назад.
- Вряд ли вы меня читали, – на обеих «в» он чуть запнулся. – Я не печатался в открытых источниках.
- Оу. Как жаль.
- В качестве ответной любезности могу сказать, что читал вас тоже, но это тоже будет неправдой. Я даже не знаю, чем вы занимаетесь.
На помощь слегка опешившему Ньютону пришёл Пентекост:
- Доктор Гейшлер – биолог, специалист по кайдзю. Он надеется расшифровать их ДНК и понять способ мышления.
- А, – Готтлиб кивнул, и общая унылая невозмутимость на его лице сменилась снисходительностью. – Ну, чего-то такого я и ждал.
- Итак, - Ньютон почувствовал, что ещё немного, и он начнет приплясывать на месте от нетерпения. – Вы ничего не знаете о моей работе, я – полный профан в вашей (да, я соврал, что читал вас). Вы мне не нравитесь, и я люблю работать один.
- Я тоже, - вставил Готтлиб. – И взаимно.
- Отлично. Сработаемся.
Второе из головы. Я перечитала "Добрые предзнаменования" и не знаю, как еще сказать о своей любви, если не так.
Азирафаэль, Кроули, маркетингАзирафаэль, Кроули
Ну конечно, это был он. Именно Кроули вдохновил одного американского недоучку на рискованные эксперименты с микрочипами, дал простую (и навевавшую лично ему, Кроули, чувство глубокой ностальгии) идею для логотипа и привел к мысли, что людям вовсе не нужно читать, если они могут тыкать пальцем в картинку.
Вскоре после этого зашивавшийся отдел сделок с душами прислал ему запрос, состоявший всего из одной фразы: «Кроули, во имя всех князей ада, что такого в этих штуках?».
Кроули на запрос отвечать не стал по двум веским и обоснованным причинам. Во-первых, он имел полное право на ряд профессиональных секретов – до тех пор, пока эти секреты не вредили Общему Делу. А во-вторых…
- Ты и сам без понятия, что в них такого, – заключил за него Азирафаэль. Кроули сидел в задней комнате его магазинчика на некрашеной деревянной табуретке (она могла бы быть креслом, троном или мраморным алтарем, сейчас ему было без разницы, где сидеть) и мрачно раскачивался.
- Нет, я могу предположить, – сказал он. – Но только предположения никогда ничего не объясняют. Некоторые вещи просто работают. А я… мы провели здесь достаточно времени, чтобы уметь угадывать такие вещи.
Ангел почесал в затылке, припомнив «сенсационную распродажу священных текстов», которую устроил несколько недель назад. Чтобы приобщить жителей Сохо к слову Божьему, понадобилась партия дешёвых Библий, стеллаж перед дверью магазина и большая вывеска: «Только сегодня за полцены! Бестселлер 1803 года по версии Таймс!».
Спустя два часа после начала распродажи, Кроули помог Азирафаэлю занести в магазин пустой стеллаж.
В общем, по поводу непостижимых, но эффективных приемов он был более-менее согласен.
- Мне кажется, мы превращаемся в маркетологов, – грустно сказал Кроули, продолжая раскачиваться на табуретке. Будь на его месте кто-то другой, он давно бы уже сидел на полу в обломках, потирая ушибленную поясницу. Но Кроули умел находить общий язык с табуретками (и не только с ними)
- Боже упаси, – Азирафаэль машинально осенил себя крестным знамением и посмотрел на собственную десницу с некоторым удивлением, как будто она действовала отдельно от него.
Кроули вдруг перестал раскачиваться:
- Ангел мой, а когда мы с тобой в последний раз пытались вдвоем обработать одну-единственную душу?
- Ох, ну ты и вспомнил. Кажется, где-то между Гутенбергом и Колумбом. Был там какой-то итальянец...
- Да Винчи. Это был Да Винчи. Но мы с тобой им не занимались. По крайней мере, я.
Азирафаэль многозначительно разглядывал потолок.
- Мда. А я-то думал, откуда он узнал про вертолеты…
- Так ты всё-таки с ним работал!
Кроули повел плечами.
- Ну, поговорил пару раз. Мы все тогда крутились вокруг Флоренции, разве не помнишь?
- И правда.
- Славно было.
Они помолчали. Кроули снова начал раскачиваться, солнечные очки сползли на кончик носа, в зрачках отражалась задумчивость, нездешняя и несейчашняя. Азирафаэль потерпел мучительный скрип табуретки ещё с минуту, глядя на него, затем со вздохом отвернулся к чайнику. Зависнув на миг там, откуда только что пропала табуретка, Кроули свалился на пол.
- Ты хочешь снова сойтись в честном поединке в чьей-нибудь мятущейся душе? – спросил ангел, разливая чай в две полосатых черно-белых кружки. Кроули всегда утверждал, что на его кружке черных полосок больше, но эмпирически проверять это отказывался. – Учти, за последние пятьсот лет я обзавелся парочкой новых аргументов.
Кроули безропотно поднялся с пола, отряхнул идеально чистый костюм, забрал у Азирафаэля чашку и покачал головой:
- Для того, чтобы обменяться с тобой аргументами или чем угодно еще, мне посредники не нужны.
Ангел улыбнулся – по большей части, «чему угодно еще».
- И потом, – быстро добавил Кроули, – мы с тобой, конечно, оба бывалые шахматисты. Но мне начинает казаться, что никакие аргументы, твои или мои, не окажутся эффективней хорошей рекламной кампании, инновационного интерфейса, скидок студентам, привлекательных пакетов услуг и гибкой системы бонусов.
В аду, кстати, в том самом году ввели подобную систему. Теперь души могли десятком способов скостить себе срок пребывания в преисподней до полувечности, двух пятых вечности или даже одной третьей вечности. Ищущий да обрящет.
- Ты же считал маркетинг своим лучшим изобретением, – сказал Азирафаэль.
- Я и сейчас так считаю.
- Тогда о чем твоя печаль, друг мой?
Кроули одним глотком опустошил чашку и поставил ее, еще дымящуюся, в раковину за спиной Азирафаэля.
- Да, в общем, как раз об этом.
Наконец, третье - по вырезанному каким-то умелым тумблеровцем кадру, который превращает сериал про юристов-юмористов в порно какое-то.
Харви и Майк, лифтХарви, Майк, прн
- Харви, – Майк сглатывает, – господи, Харви, у тебя что, пон-фарр? Ты обкурился? Может, мы выиграли какое-то дело, а я и не заметил? Если последнее, то ты выбрал очень неудобное место для победного секса.
- Оно станет чуть менее неудобным, если ты перестанешь болтать, – очень спокойно говорит Харви.
Шестнадцать этажей. На каждом из них лифт может остановиться, и любой вошедший увидит, что рука Харви у Майка в штанах, а рука Майка у Харви в волосах.
Пятнадцать. Четырнадцать. Пока пронесло.
- Просто молчи и… Черт возьми, Майк. Трусы с американским флагом? Серьезно?
Майк заставляет Харви смотреть себе в глаза, а не ниже. Схватить за подбородок и целовать, пока лифт проезжает ещё один этаж, проще, чем объяснять, что трусы с американским флагом – это всегда несерьезно.
Тем более, что Харви уже гладит его сквозь них. Майк прижимается спиной к стене лифта и пытается нащупать кнопку «Стоп». Харви перехватывает его руку и кладет себе на ширинку.
Одиннадцать этажей.
Прическа Харви испорчена бесповоротно, Майк гладит его затылок. Кажется, им сегодня пахнуть одним парфюмом на двоих, и Луис непременно это отметит (про Донну нечего и говорить, наверняка она уже в курсе случившегося).
Они трутся друг о друга, как подростки. Колено Харви между ног Майка, и тот теряется в синонимах слова «великолепно», вслух бессмысленно что-то промычав, когда Харви обхватывает ладонями его задницу сквозь штаны, прижимает к себе на секунду, потом его руки двигаются выше, задирают, сминая, рубашку, и снова вниз, под ремень.
Восемь этажей.
Майк перехватывает инициативу, зажимая в руках лацканы пиджака Харви и толкая того к противоположной стене. Майк стягивает с Харви штаны вместе с трусами (на секунду отрывается, чтобы посмотреть, не получится ли уравнять счет после американского флага, но в вопросе выбора белья Харви консервативен до занудства).
Майк быстро облизывает руку и берет член Харви. Выдыхают оба, одновременно, так что непонятно, кому из них лучше сейчас. Харви закрывает глаза и подается бедрами навстречу, и сам задает ритм.
Пять этажей.
С каждой секундой гарвардское мошенничество теряет позиции в рейтинге поводов для их увольнения.
Четыре этажа.
Майк убыстряется, хотя понятно, что они не успеют. Его бросает в жар, горячая рука Харви оказывается на его члене, они никак не могут подладиться друг к другу, он упирается лбом Харви в плечо и смотрит вниз.
Три этажа. И два. И один. Майк косится на табло и панически пытается отодвинуться, вытереть руку о штаны, заправить рубашку, сделать хоть что-нибудь.
Харви подается вперед, вытягивает свободную руку и всё-таки нажимает на кнопку.
Лифт замирает.
- Черт, Харви, вот сразу нельзя…
- Заткнись.
Они целуются посреди кабины остервенело, как будто предыдущие несколько минут были лишь подготовкой именно к этому поцелую.
- Мы, кстати, не сможем тут закончить, не испортив костюмы, – буднично говорит Харви, вырвавшись из поцелуя на секунду. – А это недопустимо.
- Так зачем ты вообще… Ох, ладно.
- Пон-фарр. Или обкурился. Или выиграли дело. Или я просто мудак. Нужное подчеркнуть.
Майк снова смотрит на мигающую на табло цифру, решительно толкает Харви к стене и опускается на колени.
- Ты будешь мне должен, – говорит он. – Мудак.
Харви, откинув голову назад, ухмыляется в потолок и хочет сказать еще «Сочтемся как-нибудь» (потому что уже знает – как именно), но дыхание сбивается, и он не говорит ничего.