Всё хорошее случается в Детройте

[crazy-corals]

Не вынестись с нового мутантофильма was never an option. Все оценили Ртуть и новый виток семейной жизни профессоров (ладно, одного профессора и одного жидомасонского врага), а я нанизалась на "Первый класс", как впервые. Начала пвп, очнулась на седьмой странице НЕ ПВП. Так и живём.

Эрик/Чарльз, славный город Детройт, первый раз, с трудом R. Таймлайн - 62-й год, охота за головами деток-мутантов.
Ахтунги: слишком много Чарльза, психологические травмы, НЕ ПВП СУКА.
Никаких авторских прав у меня нет, я слишком бедна для этого.
Дичайшее спасибо прекрасной  teapot mind, которая читала это первой и поправила самые большие мои ляпы.

Вздрогнем.

В Детройте они остаются на ночь. Здесь живут несколько мутантов, но самому старшему нет ещё и пяти. Чарльз записывает адреса и делает себе мысленную пометку вернуться в Детройт, если – когда – его смутная идея школы перестанет быть просто идеей. Но сейчас им нужны боеспособные кадры, а не группа детского сада.
Они весь вечер пьют в местном баре, где транслируют золотые матчи «Детройт Пистонз». Разговор мягко льётся с темы на тему, к баскетболу обращаясь лишь изредка, когда Чарльз отвлекается на происходящее на экранах, а Эрик пытается комментировать, признаваясь, что ничего не понимает в баскетболе. На их иногда слишком громкий хохот здесь никто не оборачивается: Чарльз сразу, практически машинально, сделал их малозаметными для посторонних. Он не уверен в том, как поведёт себя Эрик, если кто-то из местных полезет в драку, и рисковать, ему кажется, незачем.
В баре нет часов. Они не знают, сколько времени, когда, опьянев скорее от тепла и разговоров, чем от разбавленного пива, выходят из бара в темноту и сырость и направляются в сторону гостиницы. Народ, группками топчущийся возле бара – ребятки-работяги, шумные потасканные пьяницы, какие-то девочки – не испытывает к ним никакого интереса. Эрик, кажется, вовсе не замечает людей вокруг. А может, замечает, понимает, кому обязан за их равнодушие, и считает лишним проговаривать что-либо.
Чем дальше от бара и центра города, тем тише и пустынней вокруг. Любому жителю неблагополучных районов – да просто любому, кто думает головой, выходя ночью на улицу, – понятно, что пустынность улиц вовсе не гарантирует их безопасности. В большом городе вечер может перестать быть томным в любой момент, никто не застрахован от компании пьяных и смелых ребят, внезапно выруливающих из-за угла.
Никто, кроме мутантов уровня Эрика и Чарльза, конечно.
Иногда Чарльзу стыдно перед обычными людьми. Не за свою силу, силу он не выбирал и сам достаточно от неё натерпелся, – но за спокойствие, которое она даёт.
Рядом с ним Эрик глубоко и шумно вдыхает, раздувая ноздри. Он похож на зверя, учуявшего кровь, в тишине прохладной ночи это выглядит странно.
- Я здесь, кажется, даже воздухом могу управлять, – говорит он. – Металлическая пыль повсюду.
- Ты чувствуешь её запах?
- Не столько запах, сколько само присутствие, – Эрик неопределённо поводит плечами. – Это что-то вроде фонового шума. Я не сосредотачиваюсь на нём, но этот радар, раз заработав, не выключается до конца.
- Мне это знакомо, – Чарльз мог бы разом услышать тысячи снов, оглохнуть от шума чужих мыслей, если бы задался такой целью. Но, в отличие от Эрика, который вдыхает металлический воздух, как аромат дорогого вина, нефильтрованный рокот и гром чужих потоков сознания не приведёт Чарльза ни к чему, кроме безумия. Барьеры и самодисциплина для него – единственное спасение.
- Почему здесь так много стали? – спрашивает Эрик, прерывая его размышления. – Это промышленный город? Что-то металлургическое?
- Автомобили, – Чарльз улыбается. – Никогда не могу предсказать, какой из общеизвестных фактов окажется для тебя открытием. Детройт – крупнейший центр автомобильной промышленности в стране. Думаю, большая часть населения города кормится от заводов.
- И умирает от них же. Не думаю, что этот воздух полезен для кого-то, кроме меня.
Чарльз непроизвольно вдыхает глубже, представляя людей, которые дышат этим воздухом всю жизнь (астма, туберкулез, аллергии, генетические нарушения у детей – здесь услужливая память предоставляет целую ветку вероятных болезней, мутаций и уродств), и натужно закашливается.
- П-проклятая эмпатия, – выдавливает он, согнувшись пополам и чувствуя, как жёсткий воздух разрывает лёгкие. Эрик придерживает его за плечо, пока Чарльз не восстанавливает дыхание.
- Ты в порядке? – взгляд заражает тревогой.
- За один день со мной точно ничего не случилось, – Чарльз легко пожимает его руку, снимая со своего плеча, и выпускает сразу же, пока жест не стал двусмысленным. – Просто надо будет выпить… чего-нибудь в гостинице. Идём.
На их этаже темно, длинный коридор с белыми дверями номеров выглядит призрачным. Чарльз застывает у лифта, пытаясь вспомнить, где их комнаты, и Эрик мягко разворачивает его за плечи в нужном направлении.
- Сюда.
- Да, спасибо. Я плохо ориентируюсь в темноте.
Они переговариваются шёпотом и стараются передвигаться бесшумно, но пол под их ногами всё равно поскрипывает, и ключ в замке комнаты Чарльза поворачивается не сразу, заставляя его выругаться себе под нос. Эрик открывает свою дверь без ключа.
- Удобно, – оценивает Чарльз. – Мы идём спать или сыграем ещё партию?
Эрик останавливается в проёме, как будто простой вопрос вдруг заставил его задуматься о чём-то глубоком. Чарльз готов списать это на усталость, он и сам чувствует себя измотанным после долгого и в целом безуспешного дня и готов уже предложить Эрику оставить шахматы до возвращения домой и ложиться поскорей, но тот кивает:
- Я зайду к тебе после того, как освежусь. Когда ещё выпадет случай… обыграть тебя не на твоей территории.
- Я разгромлю тебя, и дело тут не в территории, – обещает Чарльз. Они обмениваются улыбками, и Эрик скрывается в номере. Чарльз задерживается на пороге своего, мысленно пролетает по этажу, проверяя, не разбудили ли они кого-нибудь. Не разбудили. Прежде чем зайти в номер, он на всякий случай транслирует жильцам ближайших номеров крепкий нерушимый сон до утра.

- Ты можешь войти сам, - отвечает Чарльз на стук. Задвижка щёлкает, вдвигаясь в пазы, Эрик заходит и аккуратно прикрывает дверь за собой.
- Ты чем-то занят?
- Решил, что сегодняшний вечер стоит моего коньяка, - в руках у Чарльза два стакана, один он протягивает Эрику. – Я прав?
- Как всегда, - Эрик берёт стакан. – Детройт – идеальное место, чтобы напиваться.
Чарльз чувствует укол вины за то, что они здесь задержались. Он мог заранее понять, что не стоит ехать туда, где техногенная ситуация резко ухудшилась только в последнее десятилетие: в таком месте просто не может оказаться взрослых сильных мутантов, неоткуда им было взяться.
- Завтра поедем дальше, - вздыхает он. - Ещё пара остановок в Миннесоте… А впрочем, не будем больше останавливаться. В радиусе нескольких сотен километров отсюда вряд ли будут нужные нам люди. А с родителями детей я свяжусь после, когда мы не будем в такой спешке.
Он видит, что Эрик пережидает его оправдания, застыв со стаканом в руке, как дерево, не вслушиваясь и не реагируя. Он хмуро смотрит куда-то мимо плеча Чарльза, и тот почти чувствует жар плавильных печей, дыхание кузнечных мехов и вибрацию воздуха от раскалённых молотов, выковывающих нечто, о чём можно только гадать.
Он не читает мыслей Эрика, пока тот не позволит или пока от этого не будут зависеть их жизни.
Ему нравится эта граница, которую он сам себе поставил в общении с самыми близкими. Он чувствует себя простым человеком, когда может не слышать чьих-то мыслей, несложной (обычно) аскезой сберегая свои немногие человеческие отношения от краха.
Рейвен не раз шутила, что с таким подходом к дружбе Чарльз похож на короля, рядящегося в платье простолюдина.
Жар, исходящий от Эрика, становится физически ощутимым. Чарльз проклинает свою богатую фантазию, и наступившее молчание кажется ему всё более странным.
- Чарльз, я могу задать тебе личный вопрос? – спрашивает Эрик, будто не сразу отфильтровав наступившее молчание и то, что теперь уже Чарльз смотрит на него выжидающе.
- Конечно.
- Мне нужно уточнить твою ориентацию. Сексуальную, – Эрик осторожно перекладывает стакан в другую руку. – Ты привлекаешь меня, и я думаю, что мы могли бы неплохо провести время, если бы это оказалось взаимным.
Несколько секунд Чарльз переваривает абсолютное – внешне – буддистское спокойствие, с которым это было сказано. Как будто всей своей выверенной фразой Эрик транслирует: в разговорах о сексе и предложении заняться им – видимо, прямо сейчас, потому что условия вполне благоволят, – нет ничего эмоционального. Одна голая физиология. Просто чтобы «неплохо провести время».
Чарльз не полезет к нему в голову, чтобы узнать, что Эрик думает на самом деле.
- Говоря о моей ориентации, – он давит нервный смешок и старается подстроиться под тон Эрика, отчасти потому, что так действительно проще, – я всегда считал себя, хм, специалистом широкого профиля.
От эвфемизма хочется сплюнуть, но тон уже выбран.
- Я думал, что наше с тобой взаимное притяжение скорее эмоционального свойства, но… да чёрт возьми, – он вспоминает про стакан в своей руке и делает резкий глоток, заставив Эрика усмехнуться. – В общем, давай попробуем… неплохо провести время. Посмотрим, что из этого выйдет.
Чарльз смотрит, как Эрик всё-таки берёт свой стакан и выпивает коньяк залпом, вряд ли почувствовав вкус, точно так же плебейски, как сам Чарльз несколько секунд назад. Он позволяет себе задержать взгляд на пальцах, сжимающих стекло, резкой линии согнутого локтя, развороте плеч, борется с желанием окинуть взглядом всю фигуру целиком. Ему несвойственно рассматривать людей так очевидно и вплотную, он знает множество других способов показать свой интерес, но сейчас, в этой ситуации, с Эриком, Чарльз растерян и растерял всё, что знал о сексуальном поведении, кроме самого очевидного. Практически животного.
Не на это ли рассчитывал Эрик, оглушая его своим предложением? Рассчитывал он хоть на что-нибудь – или бил наугад всей накопленной силой, как он любит?
Эрик ставит бокал на стол, и Чарльза завораживают его губы, влажные после питья. Слишком много всего происходит в его голове, Эрик смотрит выжидающе и голодно, и Чарльз не может справиться с волной смущения от этого взгляда.
Он точно так же, как Эрик, опустошает свой стакан одним глотком и первым сокращает расстояние между ними – к чёрту рационализации.
Они целуются, это бьёт по голове одновременно с коньяком, и их штормит друг на друга, обоих разом. Чарльзу удаётся устоять, только ухватившись за край стола. Эрик, не глядя, накрывает его ладонь своей, медленно оглаживает руку до плеча, и Чарльз хватается уже за него, судорожно гладит по плечам и затылку, как гладил бы и девушку, наверное.
Какая. Разница.
Эрик укладывает его на кровать, стягивает через голову рубашку – Чарльз бы пошутил насчёт поло и того, как Эрик перенимает традиции лучших британских домов, если бы не момент. Он опускает следом, прижимает Чарльза к кровати, и Чарльз выдыхает невнятное «ох» ему в губы, накрытый волной мгновенной эйфории от ощущения тяжести и жара чужого тела.
В сексе с мужчинами его привлекает отчасти именно это – ощущение, что можно быть слабее физически, поддаться, ничего не теряя.
Оно длится всего секунду. Чарльз приподнимается на локтях и подминает уже Эрика под себя, ловит его удовольствие по выражению лица и (сложно держать барьеры, когда возбуждён) длинной фразе на идиш, то ли молитвенной, то ли нецензурной, застрявшей в мыслях, но не сказанной вслух.
Чарльз не ждёт, что Эрик отдаст контроль насовсем, ему хватает секунды, чтобы прийти в себя и найти слова:
- Я бы предпочёл быть сверху.
Светская – даже сейчас – формулировка смешит их обоих. Чарльз быстро целует Эрика куда-то в скулу, в шею. Он привык, что девушкам нужны ласки и поцелуи, но насчёт мужчин так и не решил до конца. Спрашивать сейчас – значит, нарушить какие-то животные правила, по которым они с Эриком избегают долгих обсуждений и которые не позволяют ему спрашивать сейчас, хочет ли Эрик, чтобы он взял у него в рот сначала. Чарльз просто скользит грудью по его животу вниз и, гладя Эрика рукой сквозь домашние брюки, говорит:
- Я знаю. Но позволь мне сначала побыть здесь.
Это всё-таки не вопрос и не просьба. Но Чарльз дожидается нетерпеливого кивка, чтобы стянуть с Эрика штаны, мягко провести по его члену (зачем торопиться вначале, если потом всё равно будешь задыхаться от скорости) и накрыть его ртом.
На Эрика он смотрит, не отрываясь. Тот запрокидывает голову, втягивает носом воздух, как тогда, на улице, снова приподнимается и следит за тем, как двигаются губы Чарльза на его члене, ловит взгляд, но не выдерживает дольше пары секунд и откидывается обратно на подушку. А Чарльз собирает остатки своих внутренних барьеров, чтобы не соскользнуть во взгляд Эрика, не увидеть себя его глазами, не упасть в его ощущения и не раствориться в том, что они делают, окончательно.
Такая открытость обоюдоостра. И меньше всего на свете он хочет втягивать Эрика в подобное. Слишком мало они проехали, выпили, проговорили вместе, чтобы можно было разрешить друг другу такую близость.
Что-то глубокое, остервеневшее от постоянного самоконтроля и далёкое от гуманизма внутри Чарльза жаждет этого разрешения. Он может найти в себе это желание – слиться не только физически, но и ментально, смешаться так, чтобы не нужно было держать себя в рамках хотя бы с кем-то одним.
Он закрывает глаза и позволяет Эрику взять инициативу в свои руки, а себе – больше не думать. Совсем.

Чарльз уверен, что после всего Эрик уже никуда не пойдёт. В этом нет никакого смысла, до утра ему в своей комнате делать нечего. Но, когда Чарльз уже мало осознаёт происходящее вокруг, в самом начале своего сна, пока похожего на реальность, но ведущего куда-то далеко, – он чувствует, как Эрик осторожно выпутывается из его рук и ног и встаёт. В темноте он медленно собирает одежду с пола, делает глоток из забытой на столе бутылки коньяка и направляется к двери.
- Мы бы уместились здесь вдвоём, - бормочет Чарльз ещё в полусне, не вполне отдавая себе отчёт в том, что говорит вслух.
Эрик замирает, но не оборачивается.
- Я не очень хорошо сплю по ночам. Могу тебе помешать.
За его спиной Чарльз разваливается во всю ширину кровати, резко растирает ладонями лицо. После секса чувствительность тела становится в разы острее. Касание ткани одеяла божественно, дуновение воздуха из приоткрытого окна волшебно, усталость мышц сладка. Он мог бы уговорить Эрика остаться, мог бы даже заставить, наверное. Но тот уже принял какое-то своё решение – похоже даже, что не сейчас, а ещё до того, как решил предложить Чарльзу «хорошо провести время» – и это решение не включало сна в объятиях друг друга и совместных пробуждений с утра.
Пока – не включало.
- Я могу помочь тебе спать лучше. Даже без применения силы. Простые человеческие навыки гипноза у меня тоже есть.
- Чарльз, ты и так помогаешь мне с момента нашей встречи, – улыбки в голосе Эрика не слышно.
- Если что, секс в пакет помощи не входил. Это был акт моего глубокого эгоизма, которому ты позволил свершиться своей откровенностью. Тут мы квиты.
- Спокойной ночи, Чарльз, - Эрик тихо открывает и закрывает дверь, и Чарльз готов поклясться, что ручки он снова не касался.
Чарльз обещал, что не будет влезать в голову Эрика без приглашения или экстренной надобности. Он избегал этого после ночи их встречи и всё время охоты за головами, он всё-таки не сорвался только что, когда Эрик вбивал его в матрац и можно было просто открыть глаза и встретиться взглядами, чтобы провалиться. Но сейчас он рушит собственное обещание, как подросток, поклявшийся родителям никогда больше не курить и обнаруживший в кармане помятую сигарету.
Почему-то ему кажется, что у них с Эриком не так много времени, чтобы обходить все защиты друг друга, играя по правилам человеческих отношений. Они на войне, в конце концов. Как бы Чарльз ни старался предугадать и распланировать все варианты, может случиться что угодно.
Эрик за стеной опускается на свою кровать. Его мысли тяжелы и неторопливы – не той туповатой носорожьей леностью, которая накатывает на тело и голову после хорошего секса (да, их секс был хорош, хотя мог бы стать ещё лучше, если бы получалось думать только о нём), но неотвратимостью мельничных жерновов.
Эрик боится засыпать, понимает-слышит Чарльз.
Даже то, что он может детально воспроизвести в памяти ощущение тела Чарльза под собой, вокруг себя, не спасает от холодного тёмного ужаса, который ждёт его во сне. Он только теперь понимает, как надеялся взять у Чарльза взаймы немного тепла и спокойствия самым нехитрым из способов. И просчитался.
А может, это просто так не делается, думает Эрик, но как иначе – ему непонятно.
Чарльз ловит мыслеобразы кошмаров, уже подступающих к усталому Эрику из каждого угла комнаты. В них нет ничего нового или незнакомого. Голос Шоу. Кровь на платье матери. Колючая проволока, сворачивающаяся жгутом. Ярко освещённая лаборатория, лотки, полные запахом железа. Пустая бетонная камера с толстыми деревянными решетками, как клетка для зверя (вкрадчивый голос Шоу: «Даже со всеми твоими способностями, которых ты пока не постиг, отсюда тебе не выбраться… Видишь, как я верю в тебя, Эрик?»). Бездонные тёмные глубины. Непосильное, но недостаточное напряжение всех сил, физических и ментальных...
«Эрик, - ласково зовёт Чарльз. И слышит, как скрипят пружины, когда того подбрасывает на кровати от неожиданности. – Впусти меня. Пожалуйста. Я ничего не буду делать, просто побуду с тобой рядом».
«Чарльз, я же просил. Я не хочу твоей помощи… и в этом. Я должен справиться сам».
Помоги, слышит Чарльз. Эрик сам не знает, что просит об этом, этот призыв проходит мимо его сознания, но Чарльз ловит его, потому что слушает внимательно.
«Я не нарушаю твоей просьбы и не собираюсь тебе помогать, – я помогу, я здесь, ты не один. – Я просто буду рядом. Можешь считать, что я всё ещё подчиняюсь своему эгоизму и желанию засыпать в чьих-то железных руках. Тебе просто не повезло оказаться ближайшим возможным… объектом».
«Мне не нужно быть телепатом, чтобы знать, что ты врёшь».
Чарльз ждёт, что Эрик назовёт его манипулятором и болтуном, пошлёт куда подальше и закроется. В гневе он может возвести щит, с которым Чарльзу не справиться; этот щит пропадёт через пару минут, но Чарльз не станет повторять попыток после такого недвусмысленного ответа. Он сам не знает, правильно поступает сейчас, нарушая собственные принципы ради того, чтобы избавить от кошмаров человека, давно к ним привыкшего.
Он чувствует в Эрике эту привычку – усталость и обречённость, мрачное согласие с тем, что он вполне заслужил эти кошмары и сможет выносить их до конца своих дней…
И не то чтобы этот конец дней казался ему сильно отдалённым во времени.
Чарльз непроизвольно сжимает челюсти.
«Эрик. Пожалуйста».
Упрямство в Эрике – тот главный стальной стержень, на который нанизано всё остальное. Беседуй они лицом к лицу, спор мог бы продолжаться бесконечно. У них уже обнаружилось несколько тем, к которым они иногда возвращаются, как к дружескому спаррингу, в котором ни один не переубедит другого.
Но мысленный диалог утомителен с непривычки.
Чарльз видит в голове Эрика мысленный образ действия: взмах рукой, покорный и бессильный. Повинуясь этому взмаху, сами собой со слитным щелчком отпираются замки на дверях обоих номеров.
Чарльз взлетает по щелчку, как солдат на побудке, накидывает на плечи гостиничный халат и тихо выскальзывает из комнаты.
«Добро пожаловать, – мысленно говорит Эрик. Чарльз всё ещё слышит его, не встречая никакого сопротивления, как будто он решил открыть все двери разом. – Будь осторожен, здесь темно».