Как всегда - трава, флафф и очень, ооочень нуждается в вычитке. Поможите, кто чем может.
Бадоу/Дейв. НЦа. О.о
читать дальше
Ему говорят - "Он относился к тебе как ребенку, даже когда тебе было уже четырнадцать", а он отмахивается.
Он взрослый, но он совсем не похож на на него.
На кумира, на брата, на мечту своего детства.
Бадоу до восемнадцати лет не видел себя в зеркало - а увидев, не хотел смотреть еще четыре года.
Бадоу отрастил волосы, потому что с короткой стрижкой он слишком сильно напоминал брата.
Мечту, кумира и все такое.
И Бадоу не может объяснить, что Дейв не относился к нему как к ребенку.
Дейв просто - заботился. По своему, горами леденцов, чаем с корицей, обнимая теплыми руками за плечи - согревая, оберегая, защищая.
Бадоу никогда не забудет.
Каждое слово. Каждый жест. Каждую выкуренную сигарету. Бадоу помнит все, что связано с Дейвом, едва ли не поминутно.
Невозможно? Невозможно. От такого с ума сходят.
Ну, Бадоу же никогда и не говорил, что он нормальный, правда? Скорее, наоборот.
Когда с детства, едва только поняв, откуда берутся дети, до дрожи в коленках хочешь собственного брата – вряд ли тебя можно назвать нормальным.
Вроде как.
Хотя в жизни Бадоу не было ничего более правильного, чем эта любовь.
Бадоу гладил рубашки и штопал джинсы, донашивал за братом куртки и ни словом не перечил.
Никогда.
Иногда Дейв не соизмерял свою силу, и от его пальцев оставались синяки.
Однажды брат будил Бадоу, но никак не мог заставить проснуться. Пришлось трясти-тормошить-с постели стягивать.
Из губы долго хлестала кровь.
А Бадоу по ночам гладил пальцами лицо Дейва, Бадоу по ночам спал рядом с ним - на продавленном диване с вытертой обивкой...
Бадоу украдкой жался к сильно-сильно к теплому боку и молил небеса, чтобы брат не проснулся.
В ванной Бадоу, раскинув тонкие детские-совсем ноги, думал о Дейве и плакал.
Естественно, тихо. Естественно, с включенным краном. Естественно, до крови кусая губы.
Естественно, однажды Дейв его застукал. Просто зашел в ванную, чтобы что-то спросить или показать, - и застыл, когда Бадоу уставился на него своими огромными заплаканными глазищами. Ну а на Бадоу всегда при Дейве какая-то оторопь нападала. Так что он лежал себе в ванне и смотрел, смотрел, пока брат не опомнился, не подошел к нему, не погладил по голове с какой-то осторожной нежностью:
- Ты… чего?
А чего. Рыдаю вот. По тебе вот. Нельзя, что ли?
Ну, вслух-то Бадоу этого не сказал. Вслух Бадоу только носом шмыгнул. А Дейв вдруг скомандовал:
- А ну встань!
Бадоу встал. Что ему, сложно? Тем более, раз уж Дейв просит…
А тот – обнял. Прижал к себе прямо – плевать ему, что ли, что рубашка намокнет?
И внизу живота потянуло, и Бадоу обхватил Дейва тонкими ручонками за шею, и почувствовал себя совсем ребенком.
Тихо капала вода - срывалась с потекшего крана, скатываясь с кожи Бадоу, с кончиков волос - намокших и от этого вьющихся.
Дейв был теплый, Дейв был ласковый и близко, и Бадоу хотелось...Бадоу не знал, чего ему хотелось бы.
Возможно - чтобы Дейв его оттолкнул, чтобы волосы мазнули по влажной запотевшей плитке и чтобы разбить затылок о край ванны.
Но Дейв не отпускал - он ничего не делал вообще - и Бадоу только шмыгал носом.
(В таких моментах Дейв обычно говорил - идиот ты, малой)
(Но сейчас он ничего не делал же)
И Бадоу чувствовал, как стыдно-горячие слезы капают в ткань рубашки Дейва, что пропахла дорогим мужским парфумом.
А еще от Дейва пахло метро.
И Бадоу весь был окутан этим запахом, окутан Дейвом, и хотел, чтобы брат не делал - ничего - вечно.
- И в кого ты такой… - голос у Дейва был странный, хриплый какой-то, и он выдохнул-прошептал свой вопрос Бадоу прямо в ухо. Уху стало горячо. Бадоу облизал губы.
- Какой? – какой-то цыплячий писк получился, вместо нормального голоса. Ну, как всегда. Лучше бы молчал.
- Такой, - Дейв прижал его еще крепче, и Бадоу прижался же – еще ближе, чтобы между ними совсем воздуха не осталось, чтобы почувствовать животом… что?! – Не знаю… Безумный. Нереальный.
У Бадоу внутри все аж вздрогнуло, напряглось, свернулось тугим узлом, как будто ждал он еще чего-то, а чего – и сам не знал.
- В тебя, наверное, – еле слышно шепнул он тоже Дейву на ухо. И плечами пожал, утыкаясь носом Дейву в ключицу.
Вот это, кажется, он сделал зря.
Потому что Дейв резко выдохнул сквозь зубы – «Б-блядь, малой…», - подхватил его на руки, как маленького, или как невесту какую, и потащил в комнату. На тот самый продавленный скрипучий диван.
Бадоу не сопротивлялся.
Настороженно смотрел, как Дейв пуговица за пуговицей расстегивает рубашку.
Как снимает джинсы.
Как садится на край постели.
Как кладет руку на лоб.
Осторожно так.
-Малой, слушай, у тебя часом не температура?..
- Нет. Жарко... просто жарко.
(Только не убирай руку, Дейв, только не убирай)
- Малой, я...
Бадоу смотрел.
- Блядь, малой, я не знаю, что тебе сказать.
И Бадоу не знал, что Дейв должен ему сказать.
Честно не знал же.
Молчание затягивалось-тянулось, и Дейв вдруг не выдержал - усадил Бадоу на свои колени, притянул близко-сильно и велел глухим голосом:
- Целуй.
У Бадоу началась паника. Бадоу в жизни никого не целовал. Да и кого, собственно, ему было целовать?..
Он осторожно коснулся пальцами щеки Дейва. Небритый опять, шершавый, всклокоченный, и глаза прикрыл – зачем? И что с ним, таким непонятным, делать?
Бадоу зажмурился тоже и, в ужасе от собственной смелости, прижался губами ко рту Дейва.
Так?
Кажется, так. Кажется, Дейву понравилось. Бадоу вот точно понравилось, и он уже смелее провел языком по нижней губе брата - почему-то ему показалось, что это будет правильно. Дейв приоткрыл рот, выдохнул негромко:
- Ты что творишь?
- Не знаю, - честно ответил Бадоу. – Целую, вроде как.
- Вроде как, - фыркнул Дейв и поцеловал его сам.
И поцелуй получился сладкий-кофейный-горький.
И Бадоу выгнулся, вжимаясь в Дейва, а потом теплая тяжесть тела брата вдавила в диван, и поцелуи сеткой-паутинкой покрыли лицо и плечи.
(Не останавливайся, только не останавливайся)
Волосы у Дейва короткие и шелковистые, к ладони щекочутся же вот, и Бадоу счастливо улыбнулся, запрокидывая голову и глядя в бело-серый полок - весь в трещинах и пятнах.
За окном густо валил снег.
Город за снежной пеленой был чуть контрастнее, но Бадоу не смотрел в окно - только на свои же руки у Дейва на макушке, они казались белыми и нереально прозрачными, подернутые синей сетью вен.
Шарик пирсинга в брови у Дейва мягко поцарапал нежную кожу на внутренней стороне бедер.
Бадоу уже не понимал, что происходит.
(А что происходит?!)
Ему хотелось кричать, но он молчал.
И улыбался.
И растворялся, плавился весь. В Дейве. Как и мечтал всегда.
И тела своего уже не чувствовал, да оно ему и не подчинялось, все стремясь, выгибаясь, толкаясь навстречу рту и рукам Дейва, и пальцы запутались в коротких волосах, и горячо и болезненно-сладко было сразу везде, и как-то это все так сносило крышу, что молчать было все трудней.
Нестерпимей.
А в ушах шумело, и что-то внутри нарастало, готовилось взорваться и заполнить Бадоу до краев, и – взорвалось.
Взорвалось цветными желтыми искрами, переливалось перед глазами и кружилось пятнаями.
- Блядь, малой, ты с ума сошел. - Хрипло заметил Дейв, когда Бадоу уткнулся носом в его колени.
И по волосам погладил.
- А у тебя и сходить не с чего было. - Сонно буркнул мальчишка, блаженно прикрывая глаза.
Кто бы мог подумать, что Бадоу, через почти-десять-лет, на этом самом диване, будет гладить жесткие белые патлы Хайне Раммштайнера и фактически не вспоминать Дейва.
А провожая напарника у порога - думать о том, заставить его, Хайне, остаться на ночь.
А ночью - улыбаться сквозь слезы.
Едва слышно шепча.
Спокойной ночи, Дейв.
АПД: Все самому приходится делать, ну все же... Вычитал я, да. Теперь там хотя бы с временами все нормально -)