Я затащу тебя в ад - если ты не против, конечно.
После вчерашнего просмотра "Мамы" я вынужденно ставлю на паузу я-не-могу-писать-так-что-нечего-и-пытаться-установку и снимаю с паузы же квест под кодовым названием "Возьми любой канон и скроссовери с ним Собак".
Виноваты Андрес Мускетти и Гильермо дель Торо. Про Костера-Валдау вообще молчу.
Ахтунги: цивил!АУ, кроссовер с хоррором, спойлеры "Мамы", мистика, обрывочность, прыгающее время, Бадоу с двумя глазами, потому что почему бы и нет. Раммштайнеры всех цветов и размеров. Автор, как обычно, несостоятелен и не дописывает начатое.
Отказываюсь от всего, кроме картинок в своей голове. А кому они нужны, кроме меня.)
читать ли?
- Я не понял, - Бадоу сжал подлокотники кресла и подался вперёд, - что-что вы мне предлагаете?
PhD Э. Р. Раммштайнер (как гласила табличка на двери его кабинета) посмотрел на него поверх очков с доброжелательным снисхождением:
- Мистер Нейлз, вы прекрасно меня поняли. Как эксперт в делах, связанных с усыновлением, я предлагаю вам усыновить мальчиков.
Нейлз, до сих пор не слишком высоко ценивший общение с психологами, скептически поднял брови.
- И что же в моём деле даёт вам понять, что я справлюсь?
- В вашем деле – ничего…
- О, спасибо за честность.
- … но я наблюдал за тем, как вы общаетесь с мальчиками, и могу сказать, что вам удалось наладить с ними эмоциональный контакт. Учитывая их ситуацию, это большое достижение. Они долгое время были лишены человеческого общения, и теперь им непросто даже привыкнуть к тому, что есть какие-то ещё люди, кроме них самих. Жизнь мальчиков и так слишком резко изменилась – к лучшему, конечно, – когда вы их нашли. Сейчас нам нужно поддерживать постоянство среды, в которой они будут находиться, беречь их от лишних стрессов. Поэтому им будет полезно, если человек, вытащивший их из... прежних условий жизни, будет и дальше о них заботиться.
- Я начинаю думать, что зря вообще забрёл на тот склад, - пробормотал Бадоу, потирая лоб. – Но у меня же даже девушки нет. Разве дети не должны воспитываться в, э-э, полной семье?
- Вы абсолютно правы, - кивнул доктор. – Скорее всего, у комиссии по опеке возникнут вопросы на этот счёт. Но я считаю, что ваши хорошие отношения с мальчиками гораздо важнее вашего семейного положения. В конце концов, - здесь он позволил себе улыбнуться и подмигнуть, - оно же может и измениться. Какие ваши годы.
- «Хорошие отношения»… - Бадоу, казалось, никак не отреагировал на подколку, у него и без неё было достаточно поводов для размышлений. – Ну да, они, по крайней мере, не пытаются меня загрызть, как ваших медсестёр поначалу. А младший так и вовсе зовёт «мамой»… Хотя он всех так зовёт. Я не уверен, что он знает какие-то ещё слова.
- Знает. Просто это слово, видимо, имеет для него особую эмоциональную нагрузку. У Хайне оно тоже мелькает, но его словарный запас в принципе больше, в силу возраста. Джованни же пока оперирует только несколькими самыми важными для себя словами.
- Странно, что именно это слово для него так важно. Вы же писали в отчёте, что ребята сначала жили в каком-то приюте или где-то типа того, потом сбежали и поселились на складе, где я их и нашёл. То есть, родителей у них не было никогда.
Доктор Раммштайнер поджал губы и тронул стрелку метронома, стоявшего на краю его стола. Кабинет наполнился мерным жутковатым тиканьем.
- Эта гипотеза казалась мне единственно верной, когда я только начал работать с мальчиками, - сказал Раммштайнер, вместе с Бадоу следя за движением стрелки. – Но в радиусе трёх сотен километров от нас есть семь детских приютов, и ни в одном из них никогда не было детей, похожих на этих двоих. Так что теперь я не знаю, что и думать. Ещё и эта их Мама...
- Вы называли её воображаемым защитником, - вспомнил Нейлз.
- Я буду придерживаться этой точки зрения до последнего, - кивнул Эрнест. - Наука не терпит мистики, так что не беспокойтесь, мистер Нейлз, я во всём разберусь. Если вы возьмёте на себя заботу о мальчиках.
*
Когда Нейлз увидел их впервые, он на своей шкуре прочувствовал, каково быть персонажем фильма ужасов. Практически неотличимые друг от друга, тощие, грязные, слишком ловко передвигающиеся на четвереньках для человеческих существ, мальчишки были похожи на дворняг-мутантов.
Бадоу до сих пор не знал (да и не хотел знать), кто из них тогда ринулся на него, пытаясь вцепиться в горло.
Тогда Нейлза спасла фотокамера. В ужасе вскинув руки, он случайно нажал на кнопку мгновенной съёмки. Вспышка ослепила жуткое существо, летевшее на него, и оно, скуля и зажав глаза неожиданно маленькими человеческими ладошками, упало на пол.
Они жили в подвале заброшенного склада и привыкли к темноте.
Бадоу выбежал оттуда, не чувствуя ног, и вызвал все соцслужбы, о каких вспомнил. Врачам скорой пришлось стрелять по детям шприцами со снотворным, чтобы изловить. Когда их увезли, полицейские обошли подвал с фонарями, а Нейлз три часа отвечал на вопросы – что он делал в нежилом районе, зачем ему фотокамера, знал ли он заранее о том, что на складе кто-то живёт…
На следующий день ему позвонил доктор Раммштайнер. Бадоу был единственным взрослым, принявшим участие в судьбе мальчиков лично, а не по долгу службы, поэтому больше доктору было не к кому обратиться.
У Нейлза горели сроки по статье, посвящённой градостроительной политике, но он почему-то поехал в больницу, чтобы посмотреть на ребят.
И с тех пор уже месяца полтора ездил туда по нескольку раз в неделю.
И вот доездился до предложения об усыновлении.
*
Хайне было, по результатам обследования, тринадцать лет. Он с самого начала неплохо понимал человеческую речь и уже через неделю пребывания в клинике начал отвечать на простые вопросы. Это он рассказал доктору Раммштайнеру и Бадоу, что его зовут Хайне, а его младшего брата – Джованни, что они жили на складе, сколько себя помнят, что их никогда никто не навещал, что они ели крыс и собак, что один раз Джованни упал с лестницы и чуть не умер, но Мама сказала ему лежать и не двигаться, и сидела с ним рядом, и всё прошло.
«Мама», - поддакнул тогда Джованни. И улыбнулся.
Он был на три года младше. В отличие от Хайне, оказавшегося альбиносом и потому неприятно бледного от природы, Джованни быстро нагулял здоровый детский румянец. Он почти не говорил, много улыбался и при ходьбе по-прежнему предпочитал четыре опоры двум. Когда в их комнате поставили цветы в горшках, Джованни, как хорёк, разрыл их корни ногтями и разбросал смятые, изжёванные листья по полу. Хайне в забаве не участвовал, и доктор Раммштайнер похвалил его за это.
«Мама не любит беспорядок, - сказал Хайне в ответ и строго посмотрел на брата: – она накажет Джованни».
Тот мигом перестал улыбаться и уполз под диван.
*
Метроном тикает, и в такт его тиканью доктор Эрнест еле слышно постукивает ручкой по блокноту. Его взгляд прикован к лицу Хайне. Хайне погружён в глубокий транс.
- Хайне, - зовёт доктор. – Ты слышишь меня?
Тот кивает.
- Ты хочешь спать, Хайне. Тебе спокойно и тепло. Ты в безопасности. Ты чувствуешь это?
Снова кивок.
- Хайне… Где Мама?
Красные глаза резко распахиваются, и доктора будто отбрасывает назад: в полутьме кабинета они светятся по-звериному.
- Мама здесь, - хрипло говорит Хайне. – Везде. Всегда.
Метроном тикает гораздо тише и гораздо ровней, чем сердце доктора Эрнеста. Ох, думает он, попадёт мне от Нилл вечером, надо было всё-таки пить эти таблетки…
Нилл – это его жена. Их близняшки скоро пойдут в школу. От мыслей о них становится чуть спокойней, теперь он может продолжать. Подросток перед ним тоже успел немного успокоиться, но, нащупав в разговоре такую чувствительную тему, Эрнест не собирается оставлять её.
- Ты боишься Маму?
- Нет, - говорит Хайне после паузы. Его глаза теперь зажмурены, пальцы нервно скребут по коленям. – Да.
- Почему ты её боишься?
- Не знаю.
- Хайне, ты знаешь.
- Я не знаю! – голос Хайне срывается на крик, он почти рвёт себя ногтями, пытаясь сжаться на кресле в комок. – Я не хочу! Мама! Мама!
- Просыпайся, Хайне, - быстро командует доктор, и тот открывает наполненные слезами глаза, слепо тычась взглядом в тёмные углы комнаты и хрипло, тяжело дыша.
Сеанс лучше не продолжать, пока он в таком состоянии, и Эрнест просит его нарисовать что-нибудь красивое, чтобы немного отвлечь.
Хайне рисует окровавленную собаку без головы и хвоста и долго штрихует белым карандашом облако над ней.
*
Быть опекуном, оказывается, не так уж сложно. Конечно, от большей части подработок Бадоу приходится отказаться, чтобы постоянно быть дома. Кроме того, теперь он готовит втрое больше еды и чаще всего сидит за ноутом не у себя в комнате, а там, где можно наблюдать за мальчишками: в саду, где они носятся, как угорелые, строят шалаши и роют норы, в коридоре, где они рисуют на стенах, в их комнате, где они играют в какие-то свои молчаливо-смешливые игры… В этих играх пока нет места для Бадоу, но, когда он рядом, Хайне иногда даже заговаривает с ним сам.
- Что это? – спрашивает он как-то, показывая пальцем на ноутбук у Бадоу на коленях.
- Это ноутбук, - отвечает тот, под внимательным взглядом двух (Джованни не участвует в разговоре, но насторожённо прислушивается, приглядывается и принюхивается) пар глаз чувствуя себя странно. Он уже давно сидел в углу их комнаты прямо на полу и думал, что о его присутствии забыли. – Я на нём пишу статьи для работы, но вообще с ним можно делать много разного. Смотреть фильмы, читать, играть, лазать по сети… Вы же ничего не понимаете из того, о чём я толкую, да?
Ему кажется, что они перестали его слушать, потому что не понимают. Но дело не в этом, что-то отвлекло их внимание: мальчишки, синхронно отвернувшись, смотрят на шкаф. Бадоу знает, что дверца шкафа никогда не закрывается до конца, поэтому не удивлён, услышав её скрип.
По дому, предоставленному доктором Раммштайнером, сквозняки бродят даже тогда, когда закрыты все окна.
Джованни улыбается тому, что видит.
- Что там? – спрашивает Бадоу, высовываясь из угла и поворачивая голову, но ладонь Хайне падает ему на глаза:
- Не смотри!
- Какого...
- Не говори!
Бадоу, замерев и чувствуя, как сквозняк гуляет по спине, молчит.
Ладонь дрожит, но Хайне не убирает её, пока Джованни не сдвигается с места и не выходит из комнаты. Бадоу слышит его шаги и то, как он плотно закрывает за собой дверь.
- Что это было, чёрт возьми? – спрашивает Бадоу, моргая. Линза в правом глазу, который видит у него намного хуже левого, с трудом занимает привычное положение.
Хайне покачивается с носка на пятку, беспомощно смотрит на него, на дверь, на шкаф, наконец, мотает головой:
- Ничего.
- Я пойду за Джованни.
- Нет, - Хайне решительно садится рядом с Бадоу. – Лучше расскажи мне про ноутбук.
Бадоу начинает рассказывать, хотя ему кажется, что он сейчас типа глупого охранника из фильма, чьё внимание отвлекают ничего не значащим разговором, пока из сейфа, который он охраняет, кто-то выносит мешки с чем-то стратегически важным.
Ещё ему кажется, что сейчас безопасней быть глупым охранником, чем хитрым журналистом.
Вскоре Хайне медленно, не с первого раза попадая пальцами по клавиатуре, набирает в текстовом редакторе своё первое слово: «МАМА». В этот момент откуда-то с кухни слышится грохот и звонкое «Ой!» Джованни, и Бадоу спрашивает:
- С ним всё будет в порядке?
- С ним – да, - отвечает Хайне, водя пальцем по появившемуся на экране ноутбука слову.
- А с нами?
Хайне смотрит на Нейлза, и у того в голове проносится: «А вот это был правильный вопрос». Во взгляде мальчишки – затравленная безнадёжность. Он механически стучит пальцами по двум единственным знакомым ему клавишам ноутбука. Паническое «МАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМА» разрастается по экрану. Практически ощущая, как адреналин пополам с кровью разбегается по венам, Бадоу захлопывает крышку ноута и встаёт.
Надо пойти и посмотреть, что с Джованни.
Хайне хватает его за руку.
Ноутбук падает на пол с его коленей.
Дверь комнаты открывается.
Джованни стоит на пороге, на его пальцах кровь.
- Тарелка, - говорит он, - бум. Не Джованни!
Он один.
- А кто ж тогда, если не Джованни, - ворчит Бадоу через пару минут, обрабатывая грязные ладошки младшего антисептиком. Тот вырывается и сопит, но Хайне помогает его держать, и процедура заканчивается успешно.
- Мама, - объясняет Джованни, как ни в чём не бывало. – Это Мама.
Бадоу беспомощно смотрит на Хайне, но тот избегает его взгляда. В доме, который Бадоу потом обходит с кухонным ножом в руках, нет больше никого, кроме них троих.
*
- Сегодня Джованни пытался одеться самостоятельно, - рассказывает Бадоу Эрнесту. Они договорились, что Нейлз будет запоминать всё новое в поведении мальчиков, чтобы доктор мог добавлять это новое в свои записи и следить за ходом адаптации. – Он залез в шкаф и прятался там минут десять, потом вылез - в трёх футболках сразу. Я хотел, ну, помочь ему с выбором, но меня он к себе не подпустил. Так что его переодевал Хайне.
- Как именно Джованни показал, что не хочет, чтобы вы помогали?
- Ну… как он обычно это делает, – Бадоу пожимает плечами. – Зашипел, завопил «Нет-нет-нет!» и полез под кровать.
- Что было потом?
- Хайне вытащил его за ногу и переодел. Я поблагодарил его за помощь, потом мы пошли на прогулку.
- Что-то ещё было?
Бадоу молчит пару секунд.
- Да нет, вроде бы. Больше ничего нового.
«Это надо стирать», - сказал Хайне, отдавая Бадоу две лишних футболки, которые стащил с брата.
«С какой радости? – удивился тот. – Они же новые совсем».
Хайне сделал вид, что не услышал. Бадоу понюхал рукав одной из футболок и едва не чихнул. Пахло сыростью, пылью и гнилым картоном – точно так же, как в подвале, где он нашёл мальчишек.
К шкафу Хайне его не подпустил с настойчивостью, сделавшей бы честь любому взрослому.
*
Хайне засыпает медленно, тяжело. Мешает Джованни, который с недавних пор спит не на полу, а вместе с ним в кровати. Вместо того, чтобы пытаться заснуть, он выдёргивает перья из подушки и дует на них. Перья похожи на волосы Мамы, думает Хайне. Мама выходит из шкафа, осторожно ступает по полу (пол в детской – минное поле из разбросанных игрушек и раскрытых книг) и склоняется над кроватью, пёрышки путаются в её волосах и мгновенно теряются, Хайне правильно думал.
Джованни обвивает шею Мамы руками, она улыбается Хайне через его плечо. Её глаза не видят, но она всё равно точно знает, где он. Где каждый из них. Каждую секунду.
Хайне слышит сквозь несколько стен, как скрипит кровать, на которой ворочается Бадоу. Бадоу – ночная птица, и ему сложно соблюдать режим, но доктор Эрнест сказал, что детям необходимо постоянство в распорядке дня, и Бадоу очень старается.
Хайне прикладывает палец к губам и смотрит на Маму с мольбой.
«Пожалуйста, не трогай его ещё немножко, - говорит-думает он. Мама научила его говорить-думать давным-давно, почти сразу после того, как они нашли её под полом того подвала. Она пыталась научить и Джованни, но он тогда был ещё слишком маленький. – Мама, пожалуйста».
Бадоу объяснял, что люди чаще выполняют просьбы тех, кто говорит «пожалуйста».
Мама осторожно отцепляет от себя Джованни (тот, убаюканный её запахом, зевает и покорно опускается на подушку) и выходит из комнаты.
Виноваты Андрес Мускетти и Гильермо дель Торо. Про Костера-Валдау вообще молчу.
Ахтунги: цивил!АУ, кроссовер с хоррором, спойлеры "Мамы", мистика, обрывочность, прыгающее время, Бадоу с двумя глазами, потому что почему бы и нет. Раммштайнеры всех цветов и размеров. Автор, как обычно, несостоятелен и не дописывает начатое.
Отказываюсь от всего, кроме картинок в своей голове. А кому они нужны, кроме меня.)
читать ли?
- Я не понял, - Бадоу сжал подлокотники кресла и подался вперёд, - что-что вы мне предлагаете?
PhD Э. Р. Раммштайнер (как гласила табличка на двери его кабинета) посмотрел на него поверх очков с доброжелательным снисхождением:
- Мистер Нейлз, вы прекрасно меня поняли. Как эксперт в делах, связанных с усыновлением, я предлагаю вам усыновить мальчиков.
Нейлз, до сих пор не слишком высоко ценивший общение с психологами, скептически поднял брови.
- И что же в моём деле даёт вам понять, что я справлюсь?
- В вашем деле – ничего…
- О, спасибо за честность.
- … но я наблюдал за тем, как вы общаетесь с мальчиками, и могу сказать, что вам удалось наладить с ними эмоциональный контакт. Учитывая их ситуацию, это большое достижение. Они долгое время были лишены человеческого общения, и теперь им непросто даже привыкнуть к тому, что есть какие-то ещё люди, кроме них самих. Жизнь мальчиков и так слишком резко изменилась – к лучшему, конечно, – когда вы их нашли. Сейчас нам нужно поддерживать постоянство среды, в которой они будут находиться, беречь их от лишних стрессов. Поэтому им будет полезно, если человек, вытащивший их из... прежних условий жизни, будет и дальше о них заботиться.
- Я начинаю думать, что зря вообще забрёл на тот склад, - пробормотал Бадоу, потирая лоб. – Но у меня же даже девушки нет. Разве дети не должны воспитываться в, э-э, полной семье?
- Вы абсолютно правы, - кивнул доктор. – Скорее всего, у комиссии по опеке возникнут вопросы на этот счёт. Но я считаю, что ваши хорошие отношения с мальчиками гораздо важнее вашего семейного положения. В конце концов, - здесь он позволил себе улыбнуться и подмигнуть, - оно же может и измениться. Какие ваши годы.
- «Хорошие отношения»… - Бадоу, казалось, никак не отреагировал на подколку, у него и без неё было достаточно поводов для размышлений. – Ну да, они, по крайней мере, не пытаются меня загрызть, как ваших медсестёр поначалу. А младший так и вовсе зовёт «мамой»… Хотя он всех так зовёт. Я не уверен, что он знает какие-то ещё слова.
- Знает. Просто это слово, видимо, имеет для него особую эмоциональную нагрузку. У Хайне оно тоже мелькает, но его словарный запас в принципе больше, в силу возраста. Джованни же пока оперирует только несколькими самыми важными для себя словами.
- Странно, что именно это слово для него так важно. Вы же писали в отчёте, что ребята сначала жили в каком-то приюте или где-то типа того, потом сбежали и поселились на складе, где я их и нашёл. То есть, родителей у них не было никогда.
Доктор Раммштайнер поджал губы и тронул стрелку метронома, стоявшего на краю его стола. Кабинет наполнился мерным жутковатым тиканьем.
- Эта гипотеза казалась мне единственно верной, когда я только начал работать с мальчиками, - сказал Раммштайнер, вместе с Бадоу следя за движением стрелки. – Но в радиусе трёх сотен километров от нас есть семь детских приютов, и ни в одном из них никогда не было детей, похожих на этих двоих. Так что теперь я не знаю, что и думать. Ещё и эта их Мама...
- Вы называли её воображаемым защитником, - вспомнил Нейлз.
- Я буду придерживаться этой точки зрения до последнего, - кивнул Эрнест. - Наука не терпит мистики, так что не беспокойтесь, мистер Нейлз, я во всём разберусь. Если вы возьмёте на себя заботу о мальчиках.
*
Когда Нейлз увидел их впервые, он на своей шкуре прочувствовал, каково быть персонажем фильма ужасов. Практически неотличимые друг от друга, тощие, грязные, слишком ловко передвигающиеся на четвереньках для человеческих существ, мальчишки были похожи на дворняг-мутантов.
Бадоу до сих пор не знал (да и не хотел знать), кто из них тогда ринулся на него, пытаясь вцепиться в горло.
Тогда Нейлза спасла фотокамера. В ужасе вскинув руки, он случайно нажал на кнопку мгновенной съёмки. Вспышка ослепила жуткое существо, летевшее на него, и оно, скуля и зажав глаза неожиданно маленькими человеческими ладошками, упало на пол.
Они жили в подвале заброшенного склада и привыкли к темноте.
Бадоу выбежал оттуда, не чувствуя ног, и вызвал все соцслужбы, о каких вспомнил. Врачам скорой пришлось стрелять по детям шприцами со снотворным, чтобы изловить. Когда их увезли, полицейские обошли подвал с фонарями, а Нейлз три часа отвечал на вопросы – что он делал в нежилом районе, зачем ему фотокамера, знал ли он заранее о том, что на складе кто-то живёт…
На следующий день ему позвонил доктор Раммштайнер. Бадоу был единственным взрослым, принявшим участие в судьбе мальчиков лично, а не по долгу службы, поэтому больше доктору было не к кому обратиться.
У Нейлза горели сроки по статье, посвящённой градостроительной политике, но он почему-то поехал в больницу, чтобы посмотреть на ребят.
И с тех пор уже месяца полтора ездил туда по нескольку раз в неделю.
И вот доездился до предложения об усыновлении.
*
Хайне было, по результатам обследования, тринадцать лет. Он с самого начала неплохо понимал человеческую речь и уже через неделю пребывания в клинике начал отвечать на простые вопросы. Это он рассказал доктору Раммштайнеру и Бадоу, что его зовут Хайне, а его младшего брата – Джованни, что они жили на складе, сколько себя помнят, что их никогда никто не навещал, что они ели крыс и собак, что один раз Джованни упал с лестницы и чуть не умер, но Мама сказала ему лежать и не двигаться, и сидела с ним рядом, и всё прошло.
«Мама», - поддакнул тогда Джованни. И улыбнулся.
Он был на три года младше. В отличие от Хайне, оказавшегося альбиносом и потому неприятно бледного от природы, Джованни быстро нагулял здоровый детский румянец. Он почти не говорил, много улыбался и при ходьбе по-прежнему предпочитал четыре опоры двум. Когда в их комнате поставили цветы в горшках, Джованни, как хорёк, разрыл их корни ногтями и разбросал смятые, изжёванные листья по полу. Хайне в забаве не участвовал, и доктор Раммштайнер похвалил его за это.
«Мама не любит беспорядок, - сказал Хайне в ответ и строго посмотрел на брата: – она накажет Джованни».
Тот мигом перестал улыбаться и уполз под диван.
*
Метроном тикает, и в такт его тиканью доктор Эрнест еле слышно постукивает ручкой по блокноту. Его взгляд прикован к лицу Хайне. Хайне погружён в глубокий транс.
- Хайне, - зовёт доктор. – Ты слышишь меня?
Тот кивает.
- Ты хочешь спать, Хайне. Тебе спокойно и тепло. Ты в безопасности. Ты чувствуешь это?
Снова кивок.
- Хайне… Где Мама?
Красные глаза резко распахиваются, и доктора будто отбрасывает назад: в полутьме кабинета они светятся по-звериному.
- Мама здесь, - хрипло говорит Хайне. – Везде. Всегда.
Метроном тикает гораздо тише и гораздо ровней, чем сердце доктора Эрнеста. Ох, думает он, попадёт мне от Нилл вечером, надо было всё-таки пить эти таблетки…
Нилл – это его жена. Их близняшки скоро пойдут в школу. От мыслей о них становится чуть спокойней, теперь он может продолжать. Подросток перед ним тоже успел немного успокоиться, но, нащупав в разговоре такую чувствительную тему, Эрнест не собирается оставлять её.
- Ты боишься Маму?
- Нет, - говорит Хайне после паузы. Его глаза теперь зажмурены, пальцы нервно скребут по коленям. – Да.
- Почему ты её боишься?
- Не знаю.
- Хайне, ты знаешь.
- Я не знаю! – голос Хайне срывается на крик, он почти рвёт себя ногтями, пытаясь сжаться на кресле в комок. – Я не хочу! Мама! Мама!
- Просыпайся, Хайне, - быстро командует доктор, и тот открывает наполненные слезами глаза, слепо тычась взглядом в тёмные углы комнаты и хрипло, тяжело дыша.
Сеанс лучше не продолжать, пока он в таком состоянии, и Эрнест просит его нарисовать что-нибудь красивое, чтобы немного отвлечь.
Хайне рисует окровавленную собаку без головы и хвоста и долго штрихует белым карандашом облако над ней.
*
Быть опекуном, оказывается, не так уж сложно. Конечно, от большей части подработок Бадоу приходится отказаться, чтобы постоянно быть дома. Кроме того, теперь он готовит втрое больше еды и чаще всего сидит за ноутом не у себя в комнате, а там, где можно наблюдать за мальчишками: в саду, где они носятся, как угорелые, строят шалаши и роют норы, в коридоре, где они рисуют на стенах, в их комнате, где они играют в какие-то свои молчаливо-смешливые игры… В этих играх пока нет места для Бадоу, но, когда он рядом, Хайне иногда даже заговаривает с ним сам.
- Что это? – спрашивает он как-то, показывая пальцем на ноутбук у Бадоу на коленях.
- Это ноутбук, - отвечает тот, под внимательным взглядом двух (Джованни не участвует в разговоре, но насторожённо прислушивается, приглядывается и принюхивается) пар глаз чувствуя себя странно. Он уже давно сидел в углу их комнаты прямо на полу и думал, что о его присутствии забыли. – Я на нём пишу статьи для работы, но вообще с ним можно делать много разного. Смотреть фильмы, читать, играть, лазать по сети… Вы же ничего не понимаете из того, о чём я толкую, да?
Ему кажется, что они перестали его слушать, потому что не понимают. Но дело не в этом, что-то отвлекло их внимание: мальчишки, синхронно отвернувшись, смотрят на шкаф. Бадоу знает, что дверца шкафа никогда не закрывается до конца, поэтому не удивлён, услышав её скрип.
По дому, предоставленному доктором Раммштайнером, сквозняки бродят даже тогда, когда закрыты все окна.
Джованни улыбается тому, что видит.
- Что там? – спрашивает Бадоу, высовываясь из угла и поворачивая голову, но ладонь Хайне падает ему на глаза:
- Не смотри!
- Какого...
- Не говори!
Бадоу, замерев и чувствуя, как сквозняк гуляет по спине, молчит.
Ладонь дрожит, но Хайне не убирает её, пока Джованни не сдвигается с места и не выходит из комнаты. Бадоу слышит его шаги и то, как он плотно закрывает за собой дверь.
- Что это было, чёрт возьми? – спрашивает Бадоу, моргая. Линза в правом глазу, который видит у него намного хуже левого, с трудом занимает привычное положение.
Хайне покачивается с носка на пятку, беспомощно смотрит на него, на дверь, на шкаф, наконец, мотает головой:
- Ничего.
- Я пойду за Джованни.
- Нет, - Хайне решительно садится рядом с Бадоу. – Лучше расскажи мне про ноутбук.
Бадоу начинает рассказывать, хотя ему кажется, что он сейчас типа глупого охранника из фильма, чьё внимание отвлекают ничего не значащим разговором, пока из сейфа, который он охраняет, кто-то выносит мешки с чем-то стратегически важным.
Ещё ему кажется, что сейчас безопасней быть глупым охранником, чем хитрым журналистом.
Вскоре Хайне медленно, не с первого раза попадая пальцами по клавиатуре, набирает в текстовом редакторе своё первое слово: «МАМА». В этот момент откуда-то с кухни слышится грохот и звонкое «Ой!» Джованни, и Бадоу спрашивает:
- С ним всё будет в порядке?
- С ним – да, - отвечает Хайне, водя пальцем по появившемуся на экране ноутбука слову.
- А с нами?
Хайне смотрит на Нейлза, и у того в голове проносится: «А вот это был правильный вопрос». Во взгляде мальчишки – затравленная безнадёжность. Он механически стучит пальцами по двум единственным знакомым ему клавишам ноутбука. Паническое «МАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМАМА» разрастается по экрану. Практически ощущая, как адреналин пополам с кровью разбегается по венам, Бадоу захлопывает крышку ноута и встаёт.
Надо пойти и посмотреть, что с Джованни.
Хайне хватает его за руку.
Ноутбук падает на пол с его коленей.
Дверь комнаты открывается.
Джованни стоит на пороге, на его пальцах кровь.
- Тарелка, - говорит он, - бум. Не Джованни!
Он один.
- А кто ж тогда, если не Джованни, - ворчит Бадоу через пару минут, обрабатывая грязные ладошки младшего антисептиком. Тот вырывается и сопит, но Хайне помогает его держать, и процедура заканчивается успешно.
- Мама, - объясняет Джованни, как ни в чём не бывало. – Это Мама.
Бадоу беспомощно смотрит на Хайне, но тот избегает его взгляда. В доме, который Бадоу потом обходит с кухонным ножом в руках, нет больше никого, кроме них троих.
*
- Сегодня Джованни пытался одеться самостоятельно, - рассказывает Бадоу Эрнесту. Они договорились, что Нейлз будет запоминать всё новое в поведении мальчиков, чтобы доктор мог добавлять это новое в свои записи и следить за ходом адаптации. – Он залез в шкаф и прятался там минут десять, потом вылез - в трёх футболках сразу. Я хотел, ну, помочь ему с выбором, но меня он к себе не подпустил. Так что его переодевал Хайне.
- Как именно Джованни показал, что не хочет, чтобы вы помогали?
- Ну… как он обычно это делает, – Бадоу пожимает плечами. – Зашипел, завопил «Нет-нет-нет!» и полез под кровать.
- Что было потом?
- Хайне вытащил его за ногу и переодел. Я поблагодарил его за помощь, потом мы пошли на прогулку.
- Что-то ещё было?
Бадоу молчит пару секунд.
- Да нет, вроде бы. Больше ничего нового.
«Это надо стирать», - сказал Хайне, отдавая Бадоу две лишних футболки, которые стащил с брата.
«С какой радости? – удивился тот. – Они же новые совсем».
Хайне сделал вид, что не услышал. Бадоу понюхал рукав одной из футболок и едва не чихнул. Пахло сыростью, пылью и гнилым картоном – точно так же, как в подвале, где он нашёл мальчишек.
К шкафу Хайне его не подпустил с настойчивостью, сделавшей бы честь любому взрослому.
*
Хайне засыпает медленно, тяжело. Мешает Джованни, который с недавних пор спит не на полу, а вместе с ним в кровати. Вместо того, чтобы пытаться заснуть, он выдёргивает перья из подушки и дует на них. Перья похожи на волосы Мамы, думает Хайне. Мама выходит из шкафа, осторожно ступает по полу (пол в детской – минное поле из разбросанных игрушек и раскрытых книг) и склоняется над кроватью, пёрышки путаются в её волосах и мгновенно теряются, Хайне правильно думал.
Джованни обвивает шею Мамы руками, она улыбается Хайне через его плечо. Её глаза не видят, но она всё равно точно знает, где он. Где каждый из них. Каждую секунду.
Хайне слышит сквозь несколько стен, как скрипит кровать, на которой ворочается Бадоу. Бадоу – ночная птица, и ему сложно соблюдать режим, но доктор Эрнест сказал, что детям необходимо постоянство в распорядке дня, и Бадоу очень старается.
Хайне прикладывает палец к губам и смотрит на Маму с мольбой.
«Пожалуйста, не трогай его ещё немножко, - говорит-думает он. Мама научила его говорить-думать давным-давно, почти сразу после того, как они нашли её под полом того подвала. Она пыталась научить и Джованни, но он тогда был ещё слишком маленький. – Мама, пожалуйста».
Бадоу объяснял, что люди чаще выполняют просьбы тех, кто говорит «пожалуйста».
Мама осторожно отцепляет от себя Джованни (тот, убаюканный её запахом, зевает и покорно опускается на подушку) и выходит из комнаты.
@темы: Собаки, джен, совсем джен, впечатления, red-haired, doggy & fuckin' fop, фанатизм, фанфикшн
-
-
11.03.2013 в 00:01-
-
11.03.2013 в 00:09-
-
11.03.2013 в 00:13дааа, фильм у нас вряд ли будет, такшт плевать на спойлерыПолип, это офигенно *г*
-
-
11.03.2013 в 00:23ЭТОТ ТЕКСТ
ХАЙНЕ И МЕЛКЙ ЖОВАННЕ
ТЫ ОХУЕНЕН ПОЛИПЭ
-
-
11.03.2013 в 00:27ПОЛИП СНОВА ПИШЕТ *А*
-
-
11.03.2013 в 03:07-
-
11.03.2013 в 16:42Сэтто, ДА. ЭТОТ ФИЛЬМ НЕ ДАЁТ МНЕ СПАТЬ НОЧЬЮ, НО ДА. Мерси :3
Ариэн, урраа, я умею писать крипоту!)))