Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Если у Сэтто арт, то у меня фандроч, а фандроч выливается в... ну, в это.
Пануууург!11 Богиня, спасибо тебе за Панурга!

тристаслов

Что умеют нормальные человеческие тени? Скользить, тянуться, изгибаться, исчезать в полдень.
Что умеет тень Сэта?
… Да сложнее вспомнить, чего эта тварина не умеет, честно.
Раздражает Панург профессионально. Сладкой улыбочкой, тем, что лица не разглядеть под маской, манерой делать все обязательно назло, идеальностью этой своей…
Доводить до бешенства у него тоже выходит прекрасно. И если бы он бесил только своего хозяина (кто кому хозяин еще) – так нет же, достается всем попавшимся Панургу на глаза.
Кто может выглядеть идеально, когда он – тощая орясина в одном полотенце, когда с косы у него капает, а коленки от холода красные?
Да угадайте, бля, с одного раза.
- Ты что, так в маске и мылся? – спрашивает Лай.
У него творческое и нестандартное мышление, он умеет задавать правильные вопросы, ага.
- Да он и в плаще моется, ему плевать, - отвечает Сэт за Панурга.
Сам Панург за себя точно не отвечает, он за-анят, Сэтом и занят, между прочим, и то, что тот отвлекся, готов воспринять как личное оскорбление. – Отвали, ну не здесь же!
Сэт упирается Панургу в голую грудь, но ай-яй-яй, как же так, почему-то совсем не отталкивает, а даже скорее наоборот…
- Здесь же, - уверенно кивает Панург. – Кто-то против?
Баба Яга против, хочет рявкнуть Лай. Ничего не забыли, долбодятлы, мать вашу (общую) так и раком?
Сэт как бы пришел за историей, Лай как бы готов был эту историю рассказать, а тут… этот. Нарисовался, ухмыльнулся, и Сэт мигом забыл вообще про все на свете. Хозяин, называется.
Как бы Лай ни относился к себе и своему таланту-проклятию, он любит рассказывать истории. Любые.
- Да конечно, - говорит он, - делайте, что хотите, ма-альчики.
И устраивается в кресле поудобней, собираясь наблюдать, - в конце концов, его это дом или где?
И если Сэта еще можно было бы этим смутить (заалелся, вцепился в панургову косу, отодвигая от себя, ну прелесть что такое, короче), то тень его…
Тянуться, скользить, изгибаться Панург тоже неплохо умеет.
Ну правда, нет ничего, чего бы эта тварина НЕ умела.
Смущаться, разве что.

@темы: осторожно: злой слэш, ...а это моя подружка Пятница, Хроники Города, фанатизм, фанфикшн

---

Хочешь поднимать настроение другим - подними его себе.

р-родители :3

Полип: Я самурай-хомяк!
Мама Полипа: Дура ты, а не самурай.
Полип: ... Т.т
Мама Полипа: Я наплевала тебе в душу, да, да?

Полип: А еще я сегодня совсем ничего не буду делать.
Папа Полипа: А посуду?
Полип: И посуду не буду.
Папа Полипа: ...
Полип: *ждет кары*
Папа Полипа: ...
Мама Полипа: ... Неужто пронесёт?

А еще я люблю Сью Сильвестр. Женщина-казак!

@темы: Glee, даерь, часть плана по захвату мира, или БББ, ...а это моя подружка Пятница, о мандаринках и красноглазых овцах

---

Я трепло и своих обещаний не выполняю, угу.
Вы же не читаете ориджи, правда? Ну и не надо.
Про старушку в ущелье, то из приснившегося, что я еще помню. Почему мне так нравится писать про стариков? Ладно дети, но старики-то почему?

Предположим, её зовут Магда. Или – ещё лучше – Мэй. Да, пускай она будет Мэй, чтобы совсем невозможно было понять, откуда она, где такие рождаются… Рождались, точнее, лет сто назад.
Просто Мэй – не то майская, не то цветочная, не то мать-кормилица, не то, всё не то… Просто Мэй.
Разглядеть, какая она там, за гротескной маской морщин, за водянистой радужкой, за поплывшей линией профиля, - невозможно. Мэй могла бы сказать, что родилась до революции. Кто бы знал, когда и где та революция произошла.
Давно, очень давно. И очень далеко. Но это всё догадки – наши догадки, а ведь мы её даже не видели.
Мэй (просто Мэй, не «бабушка Мэй», храни Господь) живёт в ущелье. Под ногами – желтоватая трава и камни, вместо изгороди – горы, над головой – мутно-белое небо с жёлтой точкой солнца и чёрными мушками. Может быть, эти мушки – на самом деле, грифы, выглядывающие добычу с высоты, а может, у Мэй начинается катаракта. Она не знает точно, да и не хочет знать.
На двери её крохотного домика в самом центре ущелья нет даже замка. Люди, от которых можно было бы запираться, живут по ту сторону гор и давно уже её не навещают, а от тех, кто по эту сторону, хлипким железом не запрёшься. Она и не запирается, всё равно эти не считают её за живого человека.
Не пища, не добыча, не живая и не мёртвая, просто Мэй, которая живет в самом центре ущелья.
У Мэй есть крохотный огородик, который можно, если очень постараться, пересечь в пять шагов, и дом. Переступая порог, нужно наклонять голову, чтобы не ушибиться. В доме янтарная полутьма и пахнет старым деревом, на табурет страшно присесть, к пыльной лампе страшно прикоснуться, хочется обратно на воздух. Мэй входит следом молча, ложится на что-то (кровать?), застеленное полосатой тряпкой, и закрывает глаза.
Наверное, она сильно устаёт от этих чёрных точек в небе, от работы в огороде, от слишком лёгкого воздуха и низкого давления… Говорят, старикам от этого часто бывает худо; поверим тому, что говорят.
В огороде не растут сорняки: им просто практически нечего здесь душить, не на чем расцветать махрово и бурно, поэтому жалкие подобия овощных кустов стоят себе, нетронутые…
Как будто их тоже никто уже не считает живыми.
Мэй, наверное, каждое утро семенит вдоль грядок с лейкой, туда и обратно, пока не польёт каждый куст. Там, где нам понадобилось бы пять шагов – если постараться, – она тратит двадцать. Наверное, она сильно устаёт.
У Мэй в доме нет книг, потому что ей слишком темно, чтобы читать, даже днём, даже с лампой. Когда-то книги были, но здесь такие холодные зимы, а бумага так уютно горит…
Жечь книги – это кощунство, но Мэй можно. Наверное.
Есть ли хоть кто-нибудь, кто считает ее достаточно живой для того, чтобы грешить и кощунствовать?
… Каждую ночь те, кто спускаются с гор, пляшут по ущелью, освещая друг друга мертвящим светом из глаз – чтобы гигантские угловатые тени летали по каменным стенам.
Здесь нет и не может быть другого света, кроме того, что вы приносите с собой. Ну и того, что горит в домике Мэй, наверное.
Но ей – можно.
Она никогда не выглядывает из окна после заката, она даже по дому ходит изредка. Чаще всего, она лежит, закрыв глаза, на своем полосатом ложе, и… Кто знает, о чём она думает. Может, молится – кому? кто её ещё помнит? – может, вспоминает то, что осталось за пределами ущелья, куда она никогда уже не выберется, может…
Может, просто спит.
Мы ведь даже не знаем, слышит ли она хоть что-то, наша просто Мэй.
Каждое утро её огород истоптан огромными копытами тех, кто спускаются с гор. Следы впечатаны в каменно-твёрдую землю, как в горячий воск, и в них потом никогда ничего не растёт. Вода из лейки собирается в них мутными омутами, и Мэй надолго застывает, глядя на своё дрожащее бесцветное отражение.
Может быть, ей хочется, чтобы спустившиеся с гор протанцевали свои тяжеловесные па по крыше ее дома, растоптав перегородки, осыпающуюся печь, старую пыльную лампу и её саму.
Может быть, она просто вспоминает, какой красивой была когда-то.
Всё может быть. Откуда нам знать, мы ведь её даже не видели.

@темы: маленький глупый психастеник, джен, совсем джен, оригина-ально, убиться, ангст, это ты?

---

607

Я чувствую себя футбольным комментатором.

джентльменский набор: капсы, спойлеры, фанатизм, страдания Санджи

Ииии Ода еще раз доказывает, что его творчество ни в какие рамки прогнозов загонять нельзя: извержение ЕСТЬ, и оно ПИЗДЕЦ, хотя все, конечно, спасутся.
Зато теперь усоппову новую силу видела уже не только Нами (ну, и мы с вами, но мы не в счет), но и все остальные. Сила-таки тоже ПИЗДЕЦ. Усопп - повелитель всего, что растет, и подводного тоже, это же охрененно *___*

Ну, традиционное уже.
Усопп: Луффи, эта расщелина ведет нас прямо в а-а-а-ад!!!
Луффи: Давай туда, Суруме! ______

Санджи: Если и умирать, то только извращенцем, увидевшим русалок...
Страдания! Боль! Кровь! Смерть!
Да он просто лорд Байрон какой-то, черт возьми.

Любимые любимы и - снова канон **

Даже будь это джен... да какое там, нихрена это не джен!


Последний кадр главы.
Хаммонд: Нуууу? Станешь ли ты моим подчиненным, Мугивара Луффи?


За эту вот влюбляющую в жизнь рожу, за уважительно хмыкнувшего Зоро и огромный остров рыболюдей (масштабносте!!1), - Ода, живи вечно

@темы: Ван Пис!, впечатления, Полип счастлив, фанатизм

---

...

Под утро смотрела прекрасные психоделичные кошмары, явно по Гейману. Причесывалась потом с закрытыми глазами: увидеть в зеркале какую-нибудь там оскаленную морду, вместо своей, опухшей, но родной, не хотелось.
Теперь сюжеты кошмаров стоят в голове и хотят, чтобы я их писала. НЕЕТ, никаких ориджеков -_______-

Кажется, я охренительно преуспела в "игре" Поллианны: когда нам сегодня объявили, что экзамен по возрастной психологии будет 31 декабря, первой моей мыслью было "Йеей, можно будет подарить преподам елочные шарики! *г*". Мне правда нравится эта идея.
Паниковать, кстати, не получается совершенно, хотя все (почти все) вокруг уже начинают... А, впрочем, они ж никогда и не заканчивают =="

А еще, снеговики - ПОВСЮДУ *___* И вокруг каждого скачут дети, такое чудо.

@темы: даерь, сааайколоджи, маленький глупый психастеник, три ребёнка на ведро

---

Когда-нибудь я обязательно научусь делать всё заранее, и жизнь моя станет гораздо проще.
До "когда-нибудь" еще страшно далеко.

Эфрай, с рожденьем тебя!
Даже не знаю, как передать словами мое восхищение твоей фантазией, канонной въедливостью и мозгами в целом. Просто знай, что оно - восхищение, то есть, - безмерно. Я ужасно рада писать с тобой вместе, тупить с тобой вместе, курить с тобой вместе, что угодно делать с тобой вместе)
Пусть у тебя всегда хватает ума на новые безумства, приносящие радость не только окружающим, но и тебе самому (это самое важное) :3
И я прекрасно помню твой сумасшедший укуренный заказ на подарок, но выполнить его в срок не успела. Это не лечится Т___Т
Я обещаю, что он будет, очень-очень обещаю, но пока - поздравляю просто так.
Ура тебе!

@настроение: стыднаааа Тт

@темы: доброе утро, celebration, Эфрааай (ачилавектрава!)

---

"Я рассмеюсь и окна открою..." (с)

Мне очешуенно везет: два моих самых главных соавтора родились в один день.
Лай и Эфрай, торжественно заявляю вам, что вы уроды и сговорились, и поздравлять вас я буду по очереди, в течение дня (иначе просто не успеваю)... Простите меня.

Итак, напарнег. Тентаклевая ты морда, хуевая ты принцесса, меркантильная ты сучка и сотни еще, тысячи эпитетов, ни один из которых не отразит всей силы моей любви. После двух часов ночи я резко становлюсь ужасно красноречива >.>
С днем рожденья тебя. Пусть все-таки будет интернет и реал, а не только интернет, пусть всегда находится, чему радоваться, а не с чего ангстить, пусть пишется то, чего хочется и когда хочется, пусть трава не кончается, пусть-пусть-пусть.

Уже давно хочу показать тебе одну песню:

Но я только на днях поняла, насколько она про одного из тех чуваков, о которых мы пишем фики.
В общем, мой подарок - про этого чувака, который, вообще-то, вовсе не чувак, а птица-Феникс. Спалила. А еще про бессмертие, разноцветное пламя, любовь, пидорасов, Белоуса и его команду... Ну и про Эйса, конечно, куда без него.
Для ярых канонистов, решивших прочесть это коешто, ахтунги: АУ, ООС, который авторское видение, матчасть есть, но ее мало, канона еще меньше, чем матчасти, ну и вот.
Сонгфик(и).

читать

Мне скоро вот уже семь тысяч лет.
Меня по детству сглазил поэт:
Сказал, что жить мне в обители рая –
Да только я всё не умираю.

А ведь фениксы никогда до конца не умирают. Только сгорают в собственном пламени, когда сил жить не остается, и возрождаются в гнезде из пепла – вновь молодыми и сильными.
Марко сбился со счета собственных перерождений где-то в начале Потерянного Века. Потом их была еще пара десятков; он не помнит, насколько же стар на самом деле.
Это даже хорошо, наверное.
В конце концов, так проще притвориться обычным, проще отыскать для себя место-на-эту-жизнь, проще привыкнуть звать отцом того, кто тебя на тысячелетия младше…
От его настоящего отца давным-давно не осталось даже праха. Он уже сотни лет как вспоминает об этом – и о многих других, кого тоже больше нет и никогда не будет, - без боли.
В мире никогда не будет фениксов, кроме Марко, потому что он, видимо, никогда не умрет, и его Зоан никогда не достанется кому-то другому. Кажется, об этом он тоже уже отстрадал.
Так мало осталось того, чего он ни разу не делал, не думал, не переживал, не пробовал, - что иногда ему хочется уйти в очередное перерождение на пару десятков лет раньше, просто от скуки.
Все заканчивается (а точнее, начинается) тогда, когда Батя притаскивает на корабль очередного недобитого щенка, очередного мальчика-с-проблемами, очередную головную боль для Марко, потому что кто, как не вечная наседка Ичибантай тайчо, должен возиться с новичками?
Щенок отказывается от еды. Саччи на кухне рвет и мечет, потому что от его еды никто и никогда (ха-ха, дружище, знал бы ты, что такое это твое «никогда» на самом деле) не отказывался, но готовит все новые и новые порции.
Щенок каждую ночь пытается отомстить Бате за унижение, Батя каждую ночь одним пинком отправляет его зализывать раны, Марко каждую ночь, ближе к рассвету, ждет тихого униженного скулежа из закутка, где щенок прячется.
Но так ни разу и не дожидается.
Когда Марко впервые подходит, щенок сверкает на него глазищами, слепит веснушками и цедит вполне взрослым тоном:
- Чего надо?
И, щелкнув пальцами, разжигает крохотный шарик огня посреди ладони - угрожает, видимо.
Марко помнит троих владельцев мэра-мэра до этого мальца. Один из них называл эту вот финтифлюшку «файерболлом», другой (родом он был с Норс Блю - и откуда это в памяти всплыло?), - «снежком».
Интересно, думает Марко, зажигая точно такой же шар огня, только голубого, а не желтого, на своей собственной ладони, как называет этот прием щенок?
Сам он за семь тысяч лет так и не придумал нормального названия.
- Ты это как-нибудь называешь? – кивает Марко на плюющийся искрами шар щенка.
Тот оторопело смотрит на него, на голубой сгусток пламени, на желтый, снова на голубой, снова на него, – и молчит.

Мне утро подало знак синевою,
И тут я понял, что я – с тобою.

Голубое-голубое пламя, синие-синие переливы, равнодушная-равнодушная рожа.
Этот – Марко – смотрит на него, дожидаясь ответа. Равнодушно, как будто подошел сейчас только от скуки, как будто, прождав бесполезно еще пару секунд, просто встанет и уйдет даже без разочарованного вздоха.
А еще у него огненный Фрукт.
Эйс не знал, что такое бывает.
Такое голубое-голубое пламя, такое спокойное равнодушие, такие усталые глаза.
- Перо Феникса, - говорит он. – Я называю эту штуку Пером Феникса.
Пламя возмущенно шипит, когда он качает его в горсти, как котенка. Глаза Марко медленно округляются, и теперь уже он смотрит на Эйса – на эйсову ладонь – на свою ладонь – снова на Эйса – а потом вдруг улыбается.
Это так неожиданно, что Эйс теряет концентрацию, и Перо гаснет, пыхнув напоследок клубом дыма. Нет, ну правда, - предположить, что Марко умеет еще и улыбаться, мог только безумец. А Эйс, кажется, все-таки пока не совсем сошел с ума.
- Ще… Эйс, - Марко чуть запинается, но все-таки называет его по имени – забавно, Эйс думал, никто тут его имени не знает… - Ты знаешь, как меня зовут?
Эйс закатывает глаза:
- Я что, похож на идиота?
- Ты похож на ободранного щенка, - ни грамма жалости во взгляде. - Так знаешь?
За "ободранного щенка" Эйс ему еще врежет. Ох как врежет, когда в ногу перестанут (будто бы) втыкаться горячие колья при каждом неосторожном движении, а воспаленная царапина на лбу раздумает саднить.
- Марко тебя зовут, - выдыхает он.
- Феникс Марко, - поправляет Феникс Марко, улыбаясь шире.
Он сжимает ладонь со своим шариком, сквозь пальцы сочится точно такой же дым, как был у Эйса несколько секунд назад. Они оба завороженно следят за тем, как тонкая серая пелена поднимается куда-то в сторону высоких облаков.
- Портгас Д. Эйс, - говорит Эйс потом, когда они неизбежно встречаются глазами. – Ну я знаю, что ты знаешь, просто пытаюсь быть вежливым. Как бы.
Марко кивает.
- А ты… то есть, ты на самом деле феникс?
Марко кивает снова. Следующий вопрос уже тоже совершенно неизбежен, предсказуем, ожидаем, и это почему-то вызывает у него почти предвкушение.
Эйс набирается смелости, вдыхает воздуха побольше и изображает на лице самое просительное выражение, на какое только способен:
- Покажи?..

Ко мне зима забралась в постель,
На голову снег, по рукам метель,
И вел я долго неравный бой...
Меня спасло то, что я с тобой.

Если смешать голубой с желтым на безграничном снежно-белом пространстве бумажного листа, получится зеленый. Трава, листья и цветущее море у берегов, рисуй, пока не надоест.
Если смешать голубой с желтым на небе, будет солнце. Теплые лучи, ни одного облака до самого горизонта, ветер – попутный.
Если смешать голубой с желтым так, как это делают Марко и Эйс – до боли сцепляя пальцы, загораясь одновременно, вжимаясь друг в друга, чтобы один плюс один равнялось одному, - будет… тепло.
То есть, горячо, обжигающе жарко, чтобы гореть, ловя чужие рваные выдохи губами, и отдавать-отдаваться, перетекать-переплавляться друг в друга до самого пика, - да-да-да, конечно, они никогда не устанут от этого, сколько бы раз ни повторяли. Даже Марко, в сексе перепробовавший, кажется, вообще все, что придумало человечество, пресытиться Эйсом не в состоянии. Чего уж говорить о самом Эйсе, у которого восемнадцать лет, буря гормонов в крови и ненасытность, кажется, наследственная, генетически обусловленная коротким "Д." в имени?
Но тепло не закончится и потом, когда они будут лежать рядом и просто молча дышать, заново вспоминая, как это делается, и привыкая к тому, что один плюс один – это все-таки два, увы и ах.
Или постараются незаметно вернуться на палубу; «незаметно», как всегда, не получится, но Эйс уже давно научился отвечать на двусмысленные шутки, а Марко достаточно одного ленивого взгляда сквозь ресницы, чтобы от него отстали.
Или уснут мгновенно и одновременно, чтобы видеть, может быть, одни сны на двоих.
Тепло останется в кончиках пальцев, и на дне зрачков (приглядись – увидишь), и в сытости довольной усмешки, и в ироничном прищуре глаз. Они и не знают, насколько это заметно.
И, наверное, должно случиться что-то совершенно кошмарное, о чем и мельком подумать жутко, не то что представить в деталях, – чтобы это их одно-на-двоих тепло ушло.

Всем крест на шею да орден героя,
По мне б так просто остаться с тобою.

Руки у Марко не дрожат. Игла не падает из ослабевших пальцев – да и не слабеют они, с чего бы.
Эйс не издает ни звука.
Марко не собирается унижать его жалостливым «Больно?» и отвлекающей бессмысленной болтовней, только старается работать аккуратней, нанося татуировку с крестом.
Клеймит – в команду.
У Эйса на запястье тонкая цепочка из кайросеки. С ускоренной регенерацией от татуировки не останется и следа уже через минуту, а он хочет носить знак Белоуса вечно, вот и согласился на несколько часов позорной слабости. Вот и терпит теперь.
- Живой? – спрашивает Марко, очертив черным контур поперечной перекладины. Свежие проколы сочатся кровью. Марко помнит, что это скорее неприятно, чем действительно больно, но сейчас у него почему-то ноет между лопаток.
Хотя свое клеймо уже давно отболело.
- Живее некуда, - почему-то хрипло отвечает Эйс, не поднимая головы, и ерзает. - Ты знал, что оно заводит безумно?
Кончики ушей у него красные. Так всегда бывает, когда Эйс возбужден, и Марко чувствует, как начинает заводиться и сам. Медленно, сладко, по нарастающей.
- Чертов мазохист, - с удовольствием произносит он. Эйс фыркает – и с шипением выпускает воздух сквозь зубы, когда игла снова входит ему под кожу. - Что, так приятно?
- Ага… - последнее «а» выходит у Эйса протяжно-стонущим, пошлым, и у Марко внутри все сворачивается пульсирующим узлом в ответ. – Там долго еще?
- Нет, - говорит Марко и, наклонившись, слизывает выступившую на очередной ранке каплю крови.
И аккуратно откладывает иглу в сторону, прежде чем провести языком по воспаленным краям свежей татуировки (слезы феникса, слюна феникса) – успевает очертить только верхнюю часть креста, прежде чем Эйс поворачивается и закидывает руки ему на плечи.
На его шее Марко оставляет красный след от зубов.
Клеймит – для себя.

Я с тобой! – с весной первой птицей,
Я с тобой! – с колодца водицей,
Пеплом на ресницах,
Солнцем на руке,
Каплей дождя на щеке.

Память тела коротка, и Эйс уже успел подзабыть, каково это – когда в тебе пламя. В первые часы в оковах из кайросеки ему было жутко и непривычно чувствовать себя обычным, слабым, смертным человеком. А теперь точно так же сложно заново привыкнуть к ощущению огня на кончиках пальцев, кожи, становящейся раскаленным ничем, огненного комка на месте сердца…
Птичьи когти горячит близкое пламя, не теплое желтое, а льдистое голубое, - и Эйсу, спину и бока которого эти когти безжалостно полосуют, кажется, что он уже в аду, в лапах тамошних запредельных чудовищ. Сгорает, причем на этот раз – дотла.
«Терпи», - слышится в напряженном клекоте.
В человеческом облике Марко мог перекинуть Эйса через плечо и тащить, насвистывая, через весь Моби Дик (а остальные только ржали, конечно, над воплями оскорбленного мальчишки). Но сила Феникса в другом; сейчас он – боец, а не носильщик.
«Помрешь – сброшу. Обоих».
- Эйс, ты живой?! – сорванным голосом, задирая голову вверх, орет Луффи, намертво вцепившийся в его руки.
Ах да, вот почему Марко тяжело, их же двое… двое. Спаслись. Оба.
Когти прожигают до костей, от татуировки на спине, да и от самой спины, кажется, уже ничего не осталось. Эйс зажмуривается, чтобы не видеть равномерно машущих-вспыхивающих справа и слева крыльев. Вместо бравого и жизнерадостного «Еще как жив, вам от меня так просто не избавиться!», или чего-то в этом роде, получается только придушенно захрипеть.
Он надеется, что они поймут без слов.
Бешеный взрыв восторженной силы от того, что Луффи рядом, Луффи живой, Луффи спас, - прошел. Теперь Эйс сам не понимает, почему до сих пор жив.
Но ничто, вообще ничто на свете не заставит его разжать руки. Даже опасность действительно сгореть дотла.
С неба снова летят раскаленные магмовые плевки Акаину: Адмирал не собирается отпускать сбежавшую из-под самого носа жертву просто так. Марко натужно машет крыльями, лавируя в мешанине жидкого огня, в которую превратилось небо над подыхающим Маринфордом. Если бы Эйс мог, он бы летел вместе с ним, помогал держаться и не падать, но сейчас он – опять – бесполезен и слаб.

… Момент, когда Белоус замертво упал на землю, и Эйс, и Марко пропустили. Луффи видел все, но ему хватило мозгов промолчать – иначе вряд ли кто-то из них троих выжил бы.
Земля содрогнулась, но они были в небе и ничего не почувствовали.

Мне надоели костюмы и маски,
Я не хочу быть героем из сказки,
Если мне лететь, мне и славы не надо,
Если мне упасть, то ты будешь рядом.

У их команды еще нет нового имени и флага, нет корабля, который вместил бы всех, нет капитана. Есть только толпа измученных людей, которые ждут, когда все образуется.
Единственный, кто мог бы стать их капитаном, после гибели Отца выходит из своей каюты только по ночам и только за все новыми ящиками выпивки.
Изо видел как-то, как он неслышно пробирался в трюм, а потом обратно, и божится, что глаза у Феникса были красные и пустые.
Хотя тогда была самая середина ночи и темно, как в могиле, так что никто Изо не верит.
Единственный, кто мог бы поставить горе-капитану мозги на место, безвылазно сидит на субмарине какого-то мелкого Сверхнового у постели резинового мальчишки, который так до сих пор и не пришел в себя.
Все ждут, пока Мугивара очнется. Все ждут, пока Эйс придет, выбьет дверь в каюту Марко и даст втащить себя внутрь. Все ждут, что после этого Марко оживет, и все станет, конечно, не как раньше, но… хоть как-нибудь.
Старая эпоха закончилась, когда их отец погиб на проклятом дозорском острове.
Новая эпоха начнется, когда их старший брат повяжет капитанскую бандану и прикажет поднимать паруса, а младший будет стоять рядом с ним, сунув руки в карманы просторных шорт и солнечно ухмыляясь.
Джоз пишет в бортовом журнале, Изо гадает на картах Харуте, Виста просто дремлет, прикрыв лицо шляпой и прижав к боку Стефана, - и никто особо не удивляется, когда Эйс влетает на борт снаружи и окидывает их всех совершенно сумасшедшим взглядом.
- Туз пик, - говорит Изо. - С девяткой треф…*- и поворачивается к Эйсу: - Что, проснулся?
Эйс соскакивает с борта.
- Проснулся, - губы у него подрагивают. - Пожрал и снова уснул.
- Волшебный парень этот Мугивара, - замечает Джоз, переворачивая страницу. Эйс ничего не отвечает.
- Живо иди к Марко, - глухо приказывает Виста из-под шляпы. Изо фыркает, дотягиваясь до ее края кончиками пальцев и подтягивая к себе:
- Спать меньше надо. Он уже пошел.
Все прислушиваются; через пару секунд из-под палубы доносится грохот ломаемого дерева, треск пламени и бешеный вопль Эйса – «Ну и какого хрена ты творишь?!». Потом что-то – видимо, многострадальная дверь, - хлопает, и все затихает.
- Жить будем, - говорит Изо.

* Туз пик с девяткой треф, выпавшие при гадании, означают "счастливое завершение дела".

@темы: осторожно: злой слэш, напааарнег, celebration, Ван Пис!, Огненнорукий Ася, фанфикшн

---

В канон за матчастью

Конец Маринфорда по четвертому разу - "Да неет, уже не тооркнет, я же уже трижды это прочла, чооо там...".
Еще одна аксиома Ван Писа: сколько бы раз вы ни читали главы с 570-й по 580-ю (да и дальше, до самого таймскипа), это всегда будет пиздец на ближайшие несколько часов.
570. Слово "рыдаю" в моем дневнике повторяется очень и очень часто. Ну чо я могу поделать, если... да.

@настроение: Т___________Т

@темы: а это, дети, называется "пиздец", Ван Пис!, впечатления, ангст, это ты?, фанатизм

---

Над плохими текстами хочется рыдать, потому что они плохие, уродливые, ООСные (если речь про фикшен) и/или безграмотные. Жалко их, вот что.
Над хорошими короткими текстами хочется рыдать, потому что там в пару строчек-страниц (всё, что до двух тыщ слов, - короткие тексты, ХогНетовская классификация въелась в мой мозг навсегда) вмещено столько, что прочесть и усвоить это спокойно не выходит.
Над хорошими длинными текстами хочется рыдать ВСЕГДА, особенно если они хорошо заканчиваются, или если там хотя бы пару раз было смешно, или если... всегда.
Вот так и получается, что я второй раз за ночь выношусь. ТТ
Слава богам, что есть еще чертова уйма текстов, которые ни то ни сё, вроде и неплохие, но не цепляют... А то нервов же не напасешься, если все будут гениями.)

И еще один вопрос: это какого ж хрена я в два часа ночи обливаюсь слезами, а не сплю в кроватке?

Овцааа.

@темы: даерь, часть плана по захвату мира, или БББ, маленький глупый психастеник, впечатления

---

С фикфеста

Пейринг: Зоро/Луффи (10-я неделя).
Написано на песню.

ыбдыщ

У Зоро теперь новая мантра для медитаций: «Два года, двадцать четыре месяца, сто четыре недели, семьсот тридцать дней… два года, двадцать четыре месяца…», ну и так далее.
Каждый день он отнимает по одному от этих семисот тридцати, всё думает, что надо бы зарубки какие-нибудь делать, пока не начал сбиваться, - но ему даже на еду и сон времени не всегда хватает, какие уж тут зарубки.
Зоро никогда не строил долгих планов (мечта – это не план, так что она не считается), но сейчас он точно знает, что через два года вернется на Сабаоди, чего бы ему это ни стоило.
Иначе всё это – тренировки, бои до полусмерти, нагрузка, к которой даже ему было нелегко приноровиться, насмешки розоволосого недоразумения, каждодневное осознание того, какой он слабак и как многому ещё надо учиться, – просто не будет иметь смысла.
Только теперь Зоро понимает, насколько плевать ему на титул Сильнейшего Мечника, грозы морей, победителя Шичибукай, кого угодно, - если он не сможет рассказать об этом своему капитану.
Конечно, как о мелочи какой-нибудь, ему же правда плевать на титулы. Пока Луффи не заблестит глазами, не заорет что-нибудь оглушительно, не начнет радоваться так, как сам Зоро никогда бы не смог, - ни одна победа для Ророноа особого смысла не имеет.
Смешно, но он правда понимает это только сейчас.
Он чудовищно отвык быть без Луффи. Остальных тоже не хватает ужасно, даже кока он бы сейчас увидел, наверное, с радостью, но отсутствие капитана ощущается почти тактильно, и это ощущение давит, гнет к земле, не покидает ни на секунду.
По ночам Зоро снится лицо Луффи из той газетной статьи – ни намека на улыбку, одна усталая сосредоточенность, как в самом конце страшной битвы, когда уже только бы продержаться, а потом – хоть подыхай.
Он теперь всегда такой, наверное, решает Зоро, и внутри у него шевелится что-то, до невозможности похожее на страх. Если Луффи перестанет улыбаться, смысла во всем, что происходит, тоже почти не останется, - и поэтому Зоро мысленно орет сам на себя за то, что просто предположить осмелился подобное.
Через два года он вернется на Сабаоди и услышит смех Луффи. Два года, двадцать четыре месяца, семьсот тридцать дней. Семьсот двадцать девять. Семьсот двадцать восемь.
Остальное значения не имеет.

Пейринг: Луффи/Нами (11-я неделя).
Написано на арт.

ыбдыщ еще раз

- Ну что, - тихо спрашивает Санджи, заглядывая в каюту, - уснуло это чудовище?
Нами молча кивает.
Чудовище, совсем одуревшее от жары и безделья, полдня носилось по кораблю с воплями и хохотом, висело на мачте, мешало Зоро спа… наблюдать за горизонтом в вороньем гнезде, мешало Нами рисовать, мешало Санджи мыть посуду, мешало Чопперу проводить ревизию лекарств… В общем, вело себя, как обычно. В качестве финального номера, чудовище залезло на борт и попыталось станцевать на нем чечетку - и у него даже, может быть, что-нибудь и получилось бы, не свались оно в воду уже на третьем шаге.
Доставали чудовище всей командой, даже Зоро дезертировал со своего поста, чтобы отвесить ему лишний подзатыльник. Потом, когда оказалось, что ничего сухого и чистого у чудовища нет, оно чуть не принялось бегать по палубе голышом – слава богам, у Усоппа нашлись запасные штаны, в которые чудовище и обрядили.
Полуголое чудовище, которому строго-настрого запретили портить чужую одежду, подуспокоилось и вскоре уселось на пол у ног Нами, глядя огромными печальными глазищами и тяжело вздыхая.
Какое-то время Нами честно рисовала, не обращая внимания на глаза и вздохи, но чудовище отступать не собиралось.
- Что?! – рявкнула она, поворачиваясь к нему, когда терпеть уже стало невозможно.
- Ничего-о, - чудовище мигом засияло, схватило ее за руку: – Ты закончила?
- Нет, - вздохнула Нами, сползая со стула. – Но ты же не отстанешь.
Чудовище захихикало уже совсем довольно и нахальнейшим образом пристроило голову ей на колени.
Она рассказывала ему какие-то глупости, гладила по голове, как ребенка, пока чудовище не разомлело и не засопело себе, не выпуская ее руки.
Пока чудовище спит, оно даже немного похоже на нормального семнадцатилетнего парня, которым, по идее (ну… чисто теоретически), и является. На него сейчас даже смотреть приятно – серьезное оно такое, спокойное, на чудовище даже не тянет…
Кажется, думает Нами, зачем-то улыбаясь спящему чудовищу, ей все-таки повезло с капитаном.
Впрочем, когда оно проснется, у нее будет тысяча возможностей изменить свое решение.

Ап. Чуть не забыла .__.
Пейринг: Кид/Ло (15-я неделя).
Написано на песню, которую я теперь обожаю просто.

снова ыбдыщ

Поднося к губам микрофон Ден-Ден Муши, Ло всегда говорит:
«Слушаю».
«Слушай», - каждый раз фыркает Кид по ту сторону линии.
Это у них, вроде как, вместо приветствия, оба уже не помнят, с каких пор.
Ло нечего рассказать, он ведь так и не переплыл Ред Лайн (почему –не объяснил, как Юстасс ни допытывался, и тот больше не спрашивает), поэтому он действительно больше слушает. А Кид – рассказывает, как сказки ребенку.
Про новые острова, где живут люди, которые и на людей-то не всегда похожи, но старательно делают вид.
Про очередных врагов, которых великий Капитан Кид со своей не менее великой командой регулярно рвет в клочья.
Про одуревший Лог Пос и сбрендившего с ним за компанию навигатора, который уже месяц водит их кругами и понятия не имеет о том, куда плыть дальше.
Про снег, которого Юстасс раньше никогда не видел и еще век бы не видел («И ты, мудло небритое, мне еще говорил, что вечная зима – это хорошо?!»). Снег падает с неба и тонет в серой воде, хлопья снега скатываются по парусам, путаются в волосах прикорнувшего возле главной мачты Киры, и Кид, нарочно делая голос как можно равнодушней, признает (признается?), что это красиво.
То есть, не Кира, конечно, а снег.
Холодно только.
Он так и говорит – «Пиздец как холодно, слышишь, Трафальгар?».
А Трафальгар отвечает – «Слышу». И еще – «Будет забавно, если ты подхватишь простуду и сдохнешь неподалеку от Рафтеля».
Это так, для протокола, а не чтобы позлить, в голосе Ло даже веселья особого не слышно. И только поэтому Кид не срывается привычно в раздраженное рычание, а просто хмыкает:
«Приплывай, сдохнем вместе».
«Правда, приплывай, - хочется добавить ему. – Ты же снег любишь, тебе тут понравится, ну?».
«Хрен тебе», - коротко обрывает все его непроизнесенные уговоры Трафальгар.
Это значит – нет, переводит Кид для себя.
«Нет - не сдохнем» или «Нет - не приплыву», он не спрашивает, а Ло не уточняет.

запись создана: 07.11.2010 в 22:38

@темы: осторожно: злой слэш, и даже гет!, Ван Пис!, Z+L, фанатизм, фанфикшн

---

Йохохо, достали ли вас любите ли вы анкетки так же, как меня я? :3
Пардон, я там иногда... не сдерживалась, так что присущего моменту пафоса не вышло .__.

Если я цвет, то фиолетовый.

Если бы да кабыбля.

Если я цифра, то ноль.
Если я животное, то полип, естественно.
Если я здание, то во мне живут люди :3
Если я планета, то с атмосферой.
Если я птица, то сова О.О
Если я песня, то "Коралловые небеса" Fleur и "Feeling good" Muse. И еще много.
Если я музыкальный инструмент, то фортепиано.
Если я цветок, то ромашка. Фиалка - это не цветок, а состояние души.
Если я шоколад, то НЕ ЕШЬТЕ МЕНЯ.
Если я человек, то лучше бы я была шоколадом.
Если я живу в Аду, то хочу поближе к психоаналитикам! Уверена, они все там.
Если я живу в Раю, то это значит, что слэшеры-таки попадают в Рай! **
Если я предмет, то какая-нибудь забавная хрень, которую можно вертеть в руках.
Если я фрукт, то в завитушечку.
Если я стихия, то вода.
Если я орган, то эээ... глаз.
Если я телефон, то игр на мне нету.
Если я машина, то швейная.
Если я персонаж, то пустите меня в яойную ВПдодзю, пожалста, мне только посмотреть~
Если я холодильник, то меня пора разморозить.
Если я насекомое, то гусеничка :3
Если я фильм, то нестрашный.
Если я блондинка, то никто не будет спорить с тем, что я тупая дура! **
Если я в зоопарке, то фотографирую слонов.
Если я певец, то только в дУше.
Если я школьник, то отличник в очочках.
Если я посуда, то глиняный чайник.
Если я реальность, то альтернативная.
Если я буква, то З.
Если я оружие, то катана три катаны ингрэм парабеллум куриная нога.
Если я время, то три часа ночи.
Если я ягода, то черника.
Если я запах, то метро.
Если я лес, то когда-нибудь стану дровами, бумагой и мебелью .__.
Если я музыкальный жанр, то фолк.
Если я игрушка, то без батареек.
Если я имя, то пишусь иероглифами **
Если я смерть, то ждите, шладкие, я загляну когда-нибудь :3
Если я одиночество, то без грусти.
Если я напиток, то апельсиновый сок.
Если я время суток, то самая середина ночи, когда мозги переключаются на творчество.
Если я скорость, то улитки - быстрее.
Если я страна, то в НАТО меня нет.
Если я игра, то со словами.
Если я месяц, то ноябрь.
Если я миф, то морозная свежесть?..
Если я созвездие, то Южный Крест. Единственное созвездие, которое выглядит так, как называется.
Если я компьютер, то считаю интегралы в уме, ура.
Если я ветер, то дую с запада.
Если я шрифт, то тот, что в манге.
Если я взгляд, то сарказма во мне по самые зрачки.
Если я вулкан, то бада-бум!
Если я книга, то со сказками.
Если я друг, то я вас задолбаю :3
Если я болезнь, то я пройду.
Если я ручка, то должна быть и ножка капиллярная.
Если я фотография, то СЖЕЧЬ!

@настроение: кабыбля и есть >.>

@темы: нечто, часть плана по захвату мира, или БББ, о мандаринках и красноглазых овцах, убиться

---

Я люблю

Мьюз опять в рекламе духОв. Плевать на Джуда Лоу, который там же, плевать на Гая Ричи, который эту рекламу (то есть, простите, короткометражный промо-фильм) снял, там есть Мьюз и Exogenesis Symphony Part I, и это главное.
Можете фапать на Лоу, или на словацкую модель Косьянову, которая говорит по-английски понятней, чем он, а лично я буду слушать саундтрек и в который раз умирать от любви к голосу Беллами.
Аудиал сферический в вакууме, никакими сиськами и наглыми глазами меня не отвлечь *А*

@темы: видео, намурлыкиваю, убииить, а это, дети, называется "пиздец", фанатизм

---

День "зачем"

Сегодня чуть не убила человека. Как же хорошо, что на скалодромах есть внимательные инструкторы, отслеживающие дебилов вроде меня, которым другие дебилы доверяют страховку...
Натерпелась страху потом, когда уже научили .___.
Я успела, кстати, совершенно забыть это мерзкое ощущение от нахождения в одном помещении с кучей людей, каждый из которых умеет то, чего не умею я, и эти умения откровенно демонстрирует. Уууу, школьные уроки физкультуры, сгиньте из моей памяти =="

А еще я сегодня взяла с собой "Дым и зеркала", потому что мне нужна была книга, чтобы пришпилить к ней недоплетенную феньку (так плести удобней), а они были первым, что попалось на глаза. Естественно, в метро мне стало нечего делать, и я решила прочесть... ну, рассказик. Ну, полрассказика. Ну, пару страниц, пока до пересадки не доеду.
... В общем, обнаружила я себя уже на другом конце Москвы (слава богам, на том самом, какой был нужен) и на пятьдесят шестой странице книги. "Старого Николаса..." я как раз пробегала глазами в третий раз.
*в этом рассказе 94 слова, и за них я успела понять, что значит быть настоящим сказочником*
Мистер Гейман, живите вечно, пожалуйста.

@настроение: дебиилы!

@темы: даерь, сказочное, главное - не перепутать принца с его конем, впечатления, убиться, Полип счастлив, нет меня! нету!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Если мне прямым текстом не сказать, что ВСЁ НОРМАЛЬНО, я начну выдумывать всякое и помирать от всяких дурных предчувствий, от "я-пишу-хуйню" до "меня-все-ненавидят". Поэтому чужое молчание угнета-ает.
Вообще, день был совершенно незачем. У меня в голове кисель, и всё, что я говорю и пишу, не имеет никакого смысла.

@настроение: субботний синдром

@темы: даерь, часть плана по захвату мира, или БББ, маленький глупый психастеник, убиться

---

One piece, two pieces, three pieces

Обрывки по Ван Пису, меня накрыло и прорвало, так что это всё сегодняшнее и хреново вычитанное.
В основном, про Мугивар, но есть еще чуть-чуть революционеров, белоусовцев и прочей неорганизованной преступности. И я нарушила собственное (себе же данное) обещание не писать ЗороЛуффи, из-за чего мне теперь стыдно.
Рейтингов нет, жанры - общий, ангст, романс, ничего нового.
Простите.

four pieces

Робин, Сабо, архивы и разговоры
Архивов и библиотек, в которых побывала Нико Робин, не счесть. Куда-то она пробиралась тайно, среди ночи, с фонарем, и мутный от висящей в воздухе пыли луч скользил по рядам книжных корешков, а Робин шепотом читала названия, ни на секунду не переставая прислушиваться. Где-то ее принимали почти официально, пусть и под чужими именами и с чужой внешностью.
Но суть одна.
Робин видела десятки библиотекарей, сотни букинистов, бессчетное множество архивных мальчиков и девочек, навеки потерявшихся среди лабиринтов полок и желтоватых (сероватых, красноватых, голубоватых, - в разных концах моря можно найти бумагу всех цветов радуги) страниц.
Их менее, чем кого бы то ни было, интересовала личность загадочной посетительницы, которая замирала перед каждой новой книгой почти с таким же восторгом, как они сами. За это вот искреннее благоговение в глазах Робин, они готовы были оказать ей любую помощь.
Местный архивный мальчик тоже распознал в ней родственную душу с первого взгляда. Но это оказалось единственным, что роднило его с теми, прошлыми, изученными, казалось бы, уже до последней пылинки на оправах уродливых очков, повелителями книжных полок.
- Госпожа Робин, рад, что вы, наконец, почтили своим присутствием, – руку он ей поцеловал таким отработанно-простым жестом, какие выходят только у урожденных аристократов.
Но откуда, милосердные боги, урожденный аристократ в архиве штаба революционеров?
- Разве я могла пройти мимо такого чудесного места, - улыбнулась Робин, оглядывая шкаф картотеки, занявший всю ближнюю к ней стену огромной комнаты. В этом шкафу, она точно знала, хранилось больше сокровищ, чем на всех небесных островах, вместе взятых.
Архивный мальчик отлично понял, чего ей сейчас хочется больше всего, и только повел рукой, приглашая:
- Все наше – ваше, как говорится!
И отошел в сторону, спрятав руки в карманы просторных шорт и широко ухмыляясь. Робин успела заметить, что у мальчика нет одного зуба, и это делает улыбку совершенно детской, - а потом окружающий мир временно перестал для нее существовать.
Через несколько часов и две с лишним книги, мальчик принес ей кофе – знак величайшего доверия, между прочим, символ абсолютной уверенности в том, что посетительница не оставит на драгоценных страницах уродливых темных пятен.
Робин подняла взгляд от сто шестнадцатой страницы бортового журнала корабля Шики только тогда, когда мальчик негромко кашлянул, привлекая ее внимание.
- Госпожа Робин, - начал он, вроде как, неуверенно, но в глазах не было ничего, кроме странного какого-то предвкушения, - а вы правда были накама Мугивары Луффи?
Робин аккуратно закрыла книгу, на всякий случай еще раз посмотрев номер страницы.
- Я и сейчас его накама, - сказала она. Мальчик нетерпеливо кивнул:
- Ну еще бы, - и, со скрипом отодвинув тяжелый стул, сел напротив нее. Уложил подбородок на скрещенные пальцы, склонил голову набок, ухмыльнулся опять щербато («Ну что за обаяшка», - подумала Робин): - Расскажите о нем, умоляю вас.
- Вы что… поклонник? – Робин удивленно приподняла бровь. С образом архивного мальчика подобный фанатизм никак не вязался.
- Ни в коем случае, - фыркнул мальчишка, а потом замялся: – Я… ну, когда-то я был его братом. Сейчас уже и не знаю, помнит ли он меня вообще.
Робин помнила рассказ Нами о кошмарно сильном и неожиданно взрослом брате Луффи, который страдал от странной сонной болезни, ходил в одних штанах и улыбался так, что все внутри замирало. Еще она помнила листовки с запредельной суммой вознаграждения за Огненного Кулака Эйса, командира второго дивизиона пиратов Белоуса.
А самое главное – она до сих пор носила в кармане пальто ту самую газетную страницу с фотографией Луффи, принесшего цветы на то место, где погиб Портгас Д. Эйс. Дело там, конечно, было совсем не в цветах, но…
- Нас просто было трое, - объяснил архивный мальчик, правильно истолковав ее молчание. – Эйс и я были старшими, а мел… Луффи – младшим. Ему было семь, нам по десять, и мы все вместе копили сокровища, чтобы стать пиратами когда-нибудь, - он усмехнулся уже совсем не весело. – Дрались каждый день, Луффи нам, естественно, проигрывал…
- А потом?
Он нахмурился, глядя куда-то мимо нее.
На десять лет назад заглядывая, наверное.
- А потом я встретил Драгона, - неохотно выговорил он через минуту. – Ну и… в общем, они думают, что я погиб, и, если бы не он, это было бы правдой. Но я жив, - он снова посмотрел на Робин, и от хмурой задумчивости мгновенно не осталось ни следа, - и я сделаю вам еще кофе, сколько захотите, если вы расскажете мне про этого придурка хоть что-нибудь! Я многое знаю, наши агенты за вами всеми давно следят, но вы же наверняка видите больше, чем они.
На носу у него был старый тонкий шрам, на кончиках пальцев – серый слой пыли, и он, похоже, совершенно не хотел к ней подольститься.
«И как только он дотерпел, пока я сама пришла», - мелькнуло в голове у Робин. Она вздохнула, покосившись на настенные часы, отодвинула книги подальше и принялась рассказывать все, что приходило в голову.
Приходило – многое. В конце концов, Нико Робин действительно была Мугиварой – а значит, о капитанском идиотизме, обжорстве, безрассудстве и восхитительности могла говорить долго и красочно.
Архивный мальчик слушал так, как маленькие дети слушают сказки, не перебивая ее ни единым словом. Губы у него иногда вздрагивали – не то от сдерживаемой улыбки, не то… еще от чего-то.
- Спасибо, - только и сказал он, когда Робин закончила.
И ушел бесшумно, не скрипнув даже задвигаемым обратно стулом, скрылся в своем лабиринте, прижимая ладонь ко рту.
Кофе он принес только минут через двадцать.

***
Нами
Если вы думаете, что юную девушку можно два года подряд держать на крохотном островке, самому младшему аборигену которого давно перевалило за восемьдесят, вы, наверное, наивнее Чоппера. Но у Нами была цель, для достижения которой, по-хорошему, и двух лет было мало, поэтому поблажки она позволяла себе крайне редко.
Однако, раз в несколько месяцев Нами, устроив дедам профилактический скандал, все же сбегала на Гранд Лайн и… жила.
«Каждый имеет право на каникулы», - говорила она себе, вытаскивая кошельки у почтенных граждан.
«Отдых иногда просто необходим», - кивала Нами своим мыслям, задорно стуча каблучками по мостовой очередного города.
«В конце концов, стресс у меня или не стресс?!» – заканчивала она самокопания, аккуратно «отключая» очередного воздыхателя, возомнившего о себе невесть что.
Она воровала - и тут же тратила наворованное, зная, что в следующий раз такое счастье выпадет нескоро.
Она переплывала с острова на остров с самыми разными кораблями, очаровывая суровых капитанов и лишний раз убеждаясь в том, что красота ее действует все-таки не только на придурков, вроде Санджи и Усоппа. Естественно, до того, чтобы заплатить за проезд натурой, она не опускалась ни разу.
Нами собирала все новости, слухи, сплетни, которых за месяцы ее отсутствия в большом мире скапливалось, понятно, великое множество. Она просиживала вечера в сомнительных барах, отчаянно надеясь услышать в чужих разговорах хоть что-то, касающееся её семерых болванов (плюс Робин, которая к болванам, конечно, никакого отношения не имела).
Её мало кто узнавал, а узнавшие получали такой заряд грозового электричества прямо в темечко, что сразу же забывали не то что прекрасную воровку Мугивару Нами, а вообще всё на свете.
… Каждый раз ей было нужно не больше двух недель, чтобы понять, что у нее нет никакого права на отдых, пока остальные где-то далеко стараются изо всех сил – и неизвестно даже, живы ли.
- Нагулялась? – ласково спрашивал кто-то из всепрощающих дедов, когда Нами возвращалась, усталая, еле нашедшая Погодию по рисунку облаков и небесным течениям.
- Я хочу учиться дальше, - кое-как справлялась она с заплетающимся языком. – Сейчас же!
И горе было тому, кто попытался бы ей возразить.

***
Зоро, Луффи, все
Нет, мечтать, ворочаясь с боку на бок и пристраивая поудобней ноющие после тренировок ребра, можно было о чем угодно. И когда то, что осталось от левого глаза, воспалилось и горело, не переставая, дни и ночи напролет, - отвлекаться тоже можно было любыми бреднями.
Мол, как он сразу, едва только увидев, утащит Луффи куда-нибудь, где темно и пусто, и будет трахать до потери сознания за все два года и еще чуть-чуть сверх того.
Или – зачем тащить, тот же сам пойдет, что ты, Ророноа, капитана своего не знаешь, что ли.
И – пусть кто-нибудь только попробует возразить, остановить, отобрать у Зоро этот чертов кусок резины, когда тот снова окажется в зоне досягаемости!
Короче, много чего Зоро успел про Луффи передумать, когда больше ничего не помогало.
Но на самом деле, он всю дорогу прекрасно знал, как оно все выйдет в реальности. Знал, что придется опять от кого-нибудь убегать, толкаясь плечами с тупым коком и не решаясь даже смотреть на мелькающие впереди грязные пятки капитана (этот стервец даже убегает всегда первым). Прекрасно знал, что новые ублюдки, которых надо будет убивать, появятся сразу же, и их-таки действительно надо будет убивать, не отвлекаясь ни на что. Не сомневался в том, что все будут толпиться на палубе, глазея друг на друга, и говорить одновременно, а Луффи будет вопить громче всех и сиять от счастья.
Ну, в общем, Зоро неплохо знает свою команду, потому что так оно всё и выходит. Убегают они быстро и глупо, оставляя за кормой полнейшую неразбериху, как всегда, а после погружения под воду Зоро и вовсе понимает, что ничего, кроме темных колючих мыслей о том, с какой радости на Луффи женская рубашка, ему в ближайшее время не светит.
А потом они оба выпадают из разговора, и, пока рыжая ведьма пудрит всем мозги, а от корабля во все стороны разбегается (расплывается) что-то живое и в перспективе съедобное, Луффи успевает быстро мазнуть губами по губам Зоро, обозначая.
И сияет.
И спрашивает что-то там про взрыв, как ни в чем не бывало. Да какой к хренам взрыв, когда Зоро умудрился совершенно отвыкнуть от этой вот улыбки (солнце, ага), и от груди нараспашку (розовый шрам крест-накрест, кожа там наверняка шершавая и соленая), и от всего вообще, и прямо-таки чувствует теперь, как срывает крышу?!
Зоро мычит в ответ что-то неопределенное («А… эээ… щас объясню, щас…») и понимает, что вытерпеть ближайшие несколько часов-дней будет сложнее, чем все два года.

***
Марко, постМаринфорд
Дверь тихо скрипит. Наверное, у хозяев гостиницы никак не дойдут руки смазать петли. Море глухо колышется где-то у самого горизонта – непривычно далеко и так тихо, что кажется, будто уши заложило.
Занавески на окнах пугливо вздрагивают каждый раз, когда он проходит по комнате из угла в угол, но его сейчас ничто не заставит усидеть на месте.
Девять шагов туда, разворот, девять обратно, здесь слишком мало места для того, кто привык к абсолютной – до опьянения – свободе.
Которой больше не будет.
Темная стена с потеками синей (успел заметить, пока было светло) краски то приближается, то отдаляется, на ней проступают слова и портреты, а может, это у него просто мутнеет в глазах, девять туда, разворот, девять обратно, разворот.
Все, наверное, уже спят, а он тут скрипит половицами и зубами, потому что боится закрыть глаза и позволить ухмыляющимся лицам возникнуть под веками.
Боится до разбитых о стену кулаков, нервной дрожи и почти черных синяков под глазами, боится больше, чем когда-то боялся собственного Фрукта – и, уж конечно, больше, чем любого врага, живого или уже убитого.
Если они будут смотреть на него, Марко уж точно растеряет все свои жалкие поводы оставаться в мире, в котором их – нет.
Зачем? Вести пиратов Белоуса не сможет никто, кроме самого Белоуса, а возглавить новую команду может и Джоз, или Виста, или – боги, да хоть Стефан, Марко сейчас ничем его не лучше!
Они ведь теперь все – безотцовщина, команда сироток, проигравших все на свете, не сумевших спасти любимого идиота-брата, позволивших отцу умереть даже не за него, а просто так, ни за что.
Зачем тогда? Они видели берега Рафтеля, небесные острова и подводных чудовищ, они не найдут в этом море уже ничего нового, а Королем Пиратов никто из них быть никогда не мечтал. Все титулы всегда были для Бати, это не обсуждалось.
Незачем, не-за-чем, повторяет Марко в такт шагам. Три повторения за один проход по комнате, разворот, на стене потеки синей краски оборачиваются длинными пальцами с обломанными ногтями, с парой веснушек у костяшек, пальцы тянутся, и Марко бы рад потянуться навстречу, но девять шагов уже закончились, разворот…
Море шумит слишком далеко, чтобы этот звук успокаивал.
Пламени внутри осталось слишком мало, чтобы можно было вспыхнуть, вырастить крылья из пламени и шагнуть в открытое окно, где-то на самом краю сознания помня о том, что нельзя подпалить занавески.
И Марко бы рад шагнуть в окно без всякого пламени, но девять шагов опять заканчиваются.
Разворот.
Не-за-чем про-дол-жать э-то всё. Разворот.
Не-за-чем, де-лать тут не-че-го. Разворот.
Пусть жи-вут, смо-гут ведь без ме-ня. Разворот.
Слова заканчиваются, снесенные поднимающейся изнутри волной, и Марко все-таки закрывает глаза, ощупью добирается до кровати и валится поперек.
Сквозь него течет море, под веками ускользающе улыбаются те, кто сейчас нужен больше всего на свете, на стене синей краской нарисована эмблема пиратов Белоуса, занавески дрожат от ветра.
За стенами справа и слева, и в комнатах этажом выше и ниже тихо скрипят половицы и – может быть - зубы.
Море колышется для всех, не только для Марко.

@музыка: Blue Stahli - Shotgun Senorita

@темы: осторожно: злой слэш, ...а это моя подружка Пятница, Ван Пис!, джен, совсем джен, Z+L, убиться, ангст, это ты?, фанатизм, фанфикшн

---

Пят-ни-ца!

- Психологическое поглаживание - это когда психолог кого-нибудь поглаживает?
- Или когда кто-нибудь поглаживает психолога...
- Или когда два психолога поглаживают друг друга :3

... Хочу военные ботинки на шнуровке. Это желание сродни мечте о свежем ананасе в три часа ночи, но хочется очень-очень Т__Т

@темы: намурлыкиваю, сааайколоджи, ...а это моя подружка Пятница, мимолетное, Полип счастлив

---

606

Фангерла фангерлит.

Ахуеть, это опять спойлеры!

Лууууффииии!!!
Зооооорооооо!!!
Роообиииин!!!
КРАААААААКЕН1!!!!11 Как он на него смотрииит! А я говорила, говорила, что копетан с ним договорится! Потому что братья по разуму, ну ага *г*
Луффи не изменяет своей привычке всё называть едой. И гигантское тентаклевое чудовище не стало исключением. *здесь любовь*
Судя по этим самым тентаклям и влюбленному взгляду Кракена, перенгу СурумеЛуффи в фендоме быть... *а здесь ужас*

Блин, меня вот адски, нереально прет то, как Ода придумывает выходы из проблемных ситуаций, которые возникают в конце каждой главы. Типа - команда находится в каком-нибудь очередном пиздеце, все плохо, враги на палубе, СЕЙЧАСМЫВСЕУПАДЕМВВОДОПАД!!1расрасрас, и целую неделю фанаты страдают, пытаясь предугадать, как любимые няшки спасутся.
А в следующей главе няшки какбе уже спасены, и это настолько само собой разумеется, что и рисовать незачем.

Катастрофа


У капитана Ван дер Деккена очень выразительные... эээ... зубы.


...

Киса ворчит, Киса недоволен, Киса - Киса!
День, когда я перестану фапать на каждый кадр с ним, всё так же далёк.
Ода, ты бох! Живи вечно!

@темы: Ван Пис!, впечатления, Полип счастлив, фанатизм

---

Правсякое

Четверг традиционно богат на тупоту. Блин, ну мы же правда не тупим так в другие дни недели))
- Р., что ты делаешь?..
- Регрессирует, кажется.

Смотреть на список дел, в котором практически все пункты зачеркнуты, - восхитительное чувство. Первый семестровый дедлайн пережит, и это прекрасно. Дальше будет легче ** А сегодня так и вовсе можно целый вечер ничего, совсем ничего, абсолютно ничего учебного не делать, аыбля!
Кажется, я буду читать яойную мангу и есть огурцы. Боже, какое счастье *______*

А еще я прочла сегодня "День снега" (ГП, НевиллГарри, миди, драма-романс) и, кажется, уже хочу перечитать. Завораживающая вещь, автор явно смотрел и полюбил "Начало", но от этого только лучше. Спасибо Геле за рекомендацию :3

@темы: даерь, сааайколоджи, маленький глупый психастеник, впечатления, Полип счастлив