Я затащу тебя в ад - если ты не против, конечно.
Я их сюда буду выкладывать, а то в том посте уже комментариев мноого...
АПД: Последние четверо, ненадейтесь думайте, что я про вас забыла!)
1. Для КсюниусВсемогущий, по Собакам. Хайне/Бадоу "Я хоть раз говорил, что не люблю фотографироваться?".Хайне/Бадоу "Я хоть раз говорил, что не люблю фотографироваться?".
Фраза малость переврана, но смысл остался :3
Люди ко всему привыкают. К вечной зиме, к отравленному воздуху, к тому, что преступников в городе больше, чем законопослушных граждан… Живут себе, как будто так и надо, как будто по-другому и быть не может.
Смешные они, люди эти.
Бадоу, конечно, тоже человек. И его иногда даже раздражает эта способность приспособиться к чему угодно. Когда-то ему понадобились какие-то жалкие две недели, чтобы привыкнуть смотреть на мир одним глазом, жалкие полгода, чтобы приучить себя к мысли, что Дейва больше нет, жалкие несколько лет, чтобы научиться более-менее достойно выполнять свою чертову работу…
Казалось бы, по сравнению с этим, привыкнуть к заскокам Хайне – сущий пустяк. В конце концов, что такого уж страшного в том, что Раммштайнер, хоть никогда в этом и не признается, не выносит разговоров о родителях, детстве, женщинах (за редким исключением), больницах, смерти, Дейве (и вообще о братьях и сестрах) и многом другом? Бадоу вполне может и не упоминать об этом, ему ничего не стоит говорить на другие темы, правда же.
И не трогать чип на шее у Хайне он тоже может. И не обнимать по ночам, чтобы псина не чувствовал себя пойманным и не сбегал из кровати, - тоже. И мясо готовить полупрожаренное, и не пытаться Хайне сфотографировать, и не петь в душе, и не стонать громко во время секса, и не опаздывать на встречи, и…
Бадоу все может, конечно же, и выполняет все эти правила, конечно же. Потому что иначе Хайне, конечно же, просто уйдет, ему ведь в одиночку удобнее, псу бродячему. А Бадоу как-то ну совершенно не хочется, чтобы Хайне уходил.
Хотя он и чувствует себя, как на минном поле. И извиняется каждый раз, когда случайно – автоматически – нарушает какое-то из этих ни разу не обговоренных правил.
Например, когда Хайне среди ночи встает и, не одеваясь, подходит к окну, чтобы свежим воздухом подышать, а Бадоу на него с дивана смотрит – завороженно - и рука у него сама собой тянется к фотоаппарату.
Хайне слышит жужжание объектива и оборачивается. Бадоу вздрагивает, осознав, что только что чуть было не натворил, опускает руку с аппаратом, бормочет:
- Извини.
- За что? – в темноте не видно, но Раммштайнер, наверное, поднимает бровь. «Бляя», - мысленно стонет Бадоу и нервно пожимает плечами:
- Ну ты же фотографироваться не любишь…
- Я хоть раз это говорил? - кажется, Хайне удивлен.
- Нет, - признает Нейлз после паузы.
- Тогда какого хера ты так решил, придурок?
Бадоу уже не помнит, какого. Может быть, Хайне однажды шарахнулся от чьей-то камеры на улице, а может, высказался насчет профессии репортера, или… Да мало ли.
Не в этом дело сейчас.
- То есть, я могу…? – осторожно тянет Бадоу, не веря еще собственному счастью.
- Угу, - Хайне отлепляется от подоконника и подходит к дивану, - потом.
И, вытащив из руки Нейлза камеру, откладывает ее куда-то. И добавляет с усмешкой:
- Если захочешь.
Глаза у него светятся в темноте красным, но уж чего-чего, а этого Нейлз давно уже не боится.
2. Для Ариэн, по Алисе. Шляпник/maleАлиса, запястья и браслеты.Шляпник/maleАлиса, запястья и браслеты.
- Алиса, ну ты же мальчик, - Белая Королева укоризненно качает головой. – Что же ты с собой делаешь?
- Живу я, - коротко, не задумываясь, отвечает Алиса и смотрит на нее исподлобья. – Так, как хочу. Что, нельзя?
- Но это же неправильно…
Королева могла бы сказать еще много чего, но нахальный мальчишка уже повернулся к ней спиной и уходит, спрятав руки в карман передника, чтобы не так звенели ужасные, слишком яркие браслеты, которые он зачем-то нацепил.
- Какая непочтительность, - сердито бормочет Королева ему вслед.
Но Алиса даже не оборачивается - то ли не слышит, то ли, что вероятней, ему плевать на слова какой-то там Королевы.
Браслетов много, они блестят на солнце и, если помахать рукой, бренчат мелодично и назойливо. Но Алиса уже привык к этому бренчанию, до реакции остальных ему дела нет, а Шляпник все равно ничего не слышит, пока занят работой.
Даже когда Алиса заходит в его мастерскую, садится рядом, чтобы молча наблюдать за тем, как Шляпник шьет, изредка подавая ему нужные нитки-ленты-булавки. Шляпник, кажется, даже не видит тощего запястья, каждый раз оказывающегося практически перед его лицом, не слышит тихого, вкрадчивого (и нет-нет, ни в коем случае не завлекающего!) звона, не замечает вообще ничего, кроме очередной недоделанной шляпы в своих руках.
Кажется.
- Трудоголик чертов, - еле слышно бурчит Алиса и встает, чтобы уйти куда-нибудь из крохотной комнаты без окон. От духоты, пыльного запаха тканей и близости Шляпника у него кружится голова, и хочется чаю, свежего воздуха и – потом, когда Шляпник выйдет из мастерской, наконец, – хорошего скандала.
Потому что понятно же, чем у них всегда заканчиваются хорошие скандалы.
- Только не смей снимать браслеты, - неожиданно говорит Шляпник, когда Алиса уже подходит к двери. – Я скоро закончу.
Алиса зевает, прикрывая рот ладонью; браслеты снова звенят.
- Они мне надоели, - он подцепляет один браслет пальцами и, медленно стянув с руки, бросает на пол. - Зачем носить их дальше?
Браслет, звеня, закатывается в угол. Шляпник провожает его рассеянным взглядом и снова смотрит на Алису:
- Дай мне пять минут, и я покажу тебе, зачем.
Алиса фыркает и, дернув на себя тяжелую дверь, выходит. В мастерской сразу становится очень тихо.
Пяти минут Шляпник, естественно, не выдерживает.
3. Для Урахара, метнись-ка за пивом, по... жизни О.о Собакофендом. Всеобщая сходка.Собакофендом. Всеобщая сходка.
Ахтунг: лоли-Мери-Сью!
- Ой, а собакофендом – это вы, что ли? – существо откровенно лолистого вида неуверенно оглядело шумную пеструю толпу, непонятно как уместившуюся за одним столиком.
- Ну а кто ж еще, - кивнул кто-то рыжий (впрочем, рыжих здесь было немало). - Что ты, Бадоу не видишь?
Существо оглядело толпу еще раз.
Толпа… развлекалась. Одни фотографировались, другие играли во что-то, похожее на мафию, третьи самозабвенно холиварили на тему пейрингов в Реборне (над холиварщиками, сурово скрестив руки на груди, уже стоял добрый папа фендома Юджин, но те ничего и никого вокруг не видели), четвертые рисовали на салфетках NC-21 с Наото, Джованни и катаной в главных ролях… Были еще пятые, шестые и седьмые, которые честно обсуждали, кто сверху – Хайне или Бадоу, почему в фендоме не любят Магато и что хотел сказать Мива последней главой, восьмые, которые очень убедительно говорили о канонном гете и прекрасной Наото, и девятые, которые вообще были ни при чем и пили пиво…
В общем, бардак царил полнейший.
- Не вижу Бадоу, - лоля расстроенно шмыгнула носом: настоящего Бадоу ей увидеть хотелось, и даже очень.
- Да вот же он, - кто-то растрепанный и дико похожий на Хайне на миг отвлекся от очень занимательного разговора с соседом (у соседа были длинные синие волосы и легкое безумие во взгляде) и ткнул пальцем в середину стола. Существо посмотрело, куда показали:
- Но это же…
- Мандарин, ага, – жизнерадостно подтвердил некто в огромном шарфе и с бейджиком «Полипчег» на груди, глядя на нее снизу вверх. – Ты только не смей его есть, а то они мне потом устроят...
- Кто – они? – не поняла лоля.
- Мандарины, кто, - Полипчег пожал плечами.
- А что это тут у нас за лоооля? – раздалось из-за спины существа. – На прошлой сходке мы таких лоль… во все дыры!
Существо обернулось - и попятилось к столу, с ужасом прочитав надпись на бейдже новоприбывшего – «Винчег». Тот глумливо гыгыкнул, оглядев лолю с головы до ног, и заявил, глядя поверх ее плеча:
- Шин, а оно даже ебабельней тебя!
- Ну и похуй. Хаято все равно ебабельней, - меланхолично ответил собеседник Хайне - тот самый, с синими волосами.
- А вот и нет, - пробурчал тот рыжий, который первым заговорил с лолей.
- А вот и да, - хихикнул с другой стороны стола кто-то в клетчатой рубашке и с надписью "Ро" на бейдже, - Хаято – секс-символ фендома!
- Неааат! – рыжий взвыл, порываясь начать биться головой о стол.
- Дааа, - блаженно на него уставившись, возразили все, кто хоть краем уха вслушивался в разговор.
- Ты няшечка, - добавил Шин.
- Овца ты идиотская, - добавил Полип.
- Мы тебя любим, – улыбнулся подошедший Юджин.
- Мы вообще всех любим, - хмыкнул Винчег, осторожно пристраиваясь к существу, пока никто не заметил.
Существо ошалело переводило взгляд с одной счастливой рожи на другую и уже даже не вырывалось.
Да и разве вырвешься - у таких-то?
4. Для Проводник отсюда, по Собакам. Хайне/Бадоу. "Клиническая смерть".Хайне/Бадоу. "Клиническая смерть".
И я почти уверена, что заказчик хотел другого(
- Эй, Хайне, - Бадоу лениво раскачивается на стуле, перебирая старые фотографии, не глядя на Раммштайнера даже. – А как называется, когда ты уже вроде бы и сдох, но врачи еще могут спасти? Ну, там, сердце останавливается, но мозг еще жив, и видишь свет в конце туннеля, и…
- Клиническая смерть, - ровно отвечает Хайне, поднимая голову от книги. Спрашивать «А чего это ты вдруг... ?» он не собирается, потому что уже давно оставил попытки понять, что творится в голове у рыжего. Ум дебила – загадка…
К тому же, обычно Бадоу сам объясняет, откуда у него такие вопросы. Вот и сейчас он задумчиво хмыкает, переставая раскачиваться, и косится на Хайне:
- Она мне сегодня приснилась просто.
- Кто? – Хайне обреченно откладывает книгу в сторону: пока Нейлз не выговорится и не отстанет, о спокойном чтении можно только мечтать.
- Клиническая смерть.
- Ну и кого ты угробил на этот раз?
- Да не я угробил, придурок, а меня угробили, - бурчит Бадоу и перебирается со стула на подлокотник кресла Хайне. – Даже больно было, кажется.
Хайне откидывается на спинку кресла, смотрит на него снизу вверх.
- Мне тебя пожалеть, что ли?
- Пошел ты.
Какое-то время они молчат. Хайне барабанит пальцами по деревянному подлокотнику, Бадоу, склонив голову к плечу, разглядывает его лицо.
Хайне очень, очень не любит, когда на него смотрят.
- Хватит пялиться, - он еле заметно морщится.
- Хватит барабанить, - требует Бадоу в ответ, усмехаясь и убирая его руку от подлокотника. – Тебе про сон-то интересно?
- А тебе не похер? – Хайне смотрит на их сцепленные пальцы, но вырываться не спешит. - Все равно ж расскажешь.
- И впрямь, - Бадоу коротко фыркает. – В общем…
Тоннеля там, конечно, не было. Ну естественно, откуда в безумных нейлзовых фантазиях такая банальная штука, как тоннель со светом? Был коридор, длинный и обшарпанный, с темным паркетом на полу и тускло горящими лампами на стенах. Были какие-то черные мушки перед глазами, слабость и собственное хриплое – не курил, наверное, давно, - дыхание в ушах.
И были две смутных фигуры в разных концах коридора, одна впереди, вторая сзади, откуда Бадоу и пришел, кажется.
Впереди был, конечно, Дейв. Он ухмылялся насмешливо и чуть-чуть снисходительно, махал рукой, говорил что-то (Бадоу еле разбирал слова сквозь шум в ушах, но там точно было что-то вроде «Ну и патлы ты отрастил, мелкий»), и к нему безумно хотелось пробежать через весь коридор, раскинув руки, и повиснуть на шее, как в детстве. Бежать бы Бадоу сейчас точно не смог, но готов был хоть плестись, держась за стену, хоть на четвереньках ползти, - лишь бы оказаться рядом с братом.
А потом за его спиной раздался какой-то шорох. Бадоу обернулся, чуть не потеряв ускользающее равновесие, и встретился взглядом с Хайне. Тот стоял, прислонившись к стене коридора, спрятав руки в карманах черной куртки, и смотрел исподлобья. Холодно. Молча. Устало. Как будто собираясь сказать свое обычное «Блядь, да я заебался тебя спасать уже, Нейлз», или – «Ну и чего встал? Тебя на ручках отсюда вытаскивать, что ли?». Ну, или что-то другое, что Хайне так любил повторять, вытаскивая Бадоу из очередного дерьма.
Бадоу остановился, переводя взгляд с Хайне на Дейва, с Дейва на Хайне, в ушах звенело от слабости, и Дейв почему-то становился все ближе, а Хайне – все дальше. Но Бадоу точно знал, что окончательный выбор того, к кому идти, - за ним. Нужно просто сделать шаг. Один-единственный.
- Ну и что ты выбрал? – равнодушно тянет Хайне, наматывая на палец рыжую прядь.
- А хер знает, - Бадоу пожимает плечами. – Ты начал ворочаться, и я проснулся. Сволочь ты, Хайне.
- Тоже мне, принцесса. Уж и ворочаться рядом с ним нельзя, - бормочет Хайне и тянет прядь на себя, заставляя Нейлза наклониться.
Бадоу шипит, но покорно наклоняется, вдруг смутно припоминая, что, кажется, один шаг в дурацком сне он все-таки успел сделать.
5. Опять-таки для Проводник отсюда, уже по Реборну) 5927. Пролить на Десятого кофе. (...)Гокудера/Цуна. Пролить на Десятого кофе. Жуткое раскаяние Гокудеры. Снять с Десятого рубашку при Хаято.
Я совсем не чувствую этот пейринг(( Так что, кажется, изобрела очередной велосипед .__.
Гокудера, конечно же, ни в чем не виноват. В том, что случилось, можно обвинить Ламбо, который разбросал свои леденцы по всей комнате. Или Ури, которая крутилась под ногами. Или строителей, которые сделали в доме слишком высокие пороги.
Но Гокудера, который был так сосредоточен на двух чашках горячего кофе в своих руках, что даже не заметил, обо что споткнулся, уж точно ни при чем. И Тсуна это прекрасно это понимает.
Только вот Тсуна прекрасно понимает и то, что объяснить это Гокудере невозможно.
И заставить перестать биться головой об пол со стенаниями и принести боссу чистую рубашку – тоже.
Тсуна с трудом сдерживает болезненное шипение, случайно двинув ошпаренной рукой. Если он покажет, что ему больно, Гокудера, пожалуй, совсем себя убьет.
Боже, боже, да что же делать-то с ним.
- Гокудера-кун, - Тсуна осторожно, обогнув лужу кофе, разлитого на полу, подползает к страдающему Хаято и касается его плеча здоровой рукой: - Ты ни в чем не виноват, правда.
- Десятый такой добрый, - Гокудера неуверенно поднимает голову, смотрит щенячьими своими глазами (и откуда такой взгляд у главного школьного хулигана, грозы учителей и сурового мафиози? Тсуна, кажется, никогда этого не поймет). – Ты правда не сердишься?
- Конечно, - Тсуна улыбается, неуверенно гладя его плечо. – Это же такая мелочь.
Рука у него болит и, кажется, распухает уже немного, но это же правда – такая мелочь.
По крайней мере, пока Гокудера смотрит с такой надеждой.
- У тебя рубашка грязная теперь, - Хаято поднимается с пола, тянет Тсуну за руку, заставляя тоже встать.
И принимается, сосредоточенно нахмурившись, расстегивать мелкие пуговицы, как будто Тсуна – ребенок, который сам ничего еще не умеет.
И потом осторожно стягивает с Тсуны рубашку (тот даже не сопротивляется) и самыми кончиками пальцев проводит по покрасневшей коже, и бормочет, закусив губу:
- Лучше б я его на себя вылил.
- Не говори глупостей, - Тсуна сердито, чуть резче, чем надо, перехватывает его руку, отводит подальше: кожа на месте ожога стала, кажется, в сто раз чувствительнее, а пальцы у Гокудеры теплые, и осторожные, и… да неважно. – Лучше принеси мне чистую рубашку. Пожалуйста.
Гокудера кивает, бросает «Я мигом» и вихрем уносится из комнаты. Тсуна знает, что он переворошит все шкафы в доме в поисках рубашки и найдет ее на самом видном месте, попытается приготовить новый кофе и разгромит полкухни, наорет на Ламбо и Ипин, чтобы хоть как-то выплеснуть раздражение, и уложится при этом в пять минут, чтобы боссу не пришлось слишком долго ждать.
Боже, боже, да что же с ним делать-то…
Тсуна садится на край своей кровати и улыбается с блаженной какой-то обреченностью.
6. Для Shion-sama, тоже по Реборну. 1869. Сеансы физиотерапии после освобождения Мукуро из колбы.1869. Сеансы физиотерапии после освобождения Мукуро из колбы.
Эмн... Ну, автор старался (с) ^^
Конечно, Мукуро не будет жаловаться.
Ни на что – ни на боль в давно отвыкших от хоть какой-то работы мышцах, ни на тошнотную слабость после непрерывных облучений (лекарство же должно быть горьким, это он с детства понял), ни на то, что от ночных кошмаров не спасает никакая физиотерапия…
Конечно, Мукуро ничего никому не скажет. Даже Кену с Чикусой и Хром, которые навещают его каждый день. Даже Саваде Тсунайоши, который тоже заходит проведать хранителя, когда позволяет время.
Даже Хибари Кее, которого Савада попросил следить за его восстановлением. Вот уж кому-кому, а Хибари точно плевать на страдания вечного врага – недаром он сам иногда приходит делать беспомощному Рокудо массаж, разминать атрофированные мышцы, давить на болевые точки – как будто не помочь хочет, а добить.
- У тебя жесткие руки, Кея-кун, - Мукуро немного - совсем чуть-чуть - задыхается от боли, но скорее вновь запрёт сам себя в колбе Вендиче, чем позволит Хибари это заметить. – И безжалостные. Ты меня убить хочешь?
Вопрос из разряда риторических. Ну, или идиотских – настолько очевиден ответ.
- Хочу, - Хибари, кажется, тоже оценивает прелесть вопроса и усмехается углом рта, не прекращая разминать спину Рокудо. Мукуро кажется, что Кея хочет вырвать ему позвоночник голыми руками. Ощущение… крайне познавательное. - И убью. Как только ты сил наберешься.
Рокудо, не сдержавшись, хихикает – тихо, сдавленно. Губы у него дрожат – от боли, наверное, - и хихиканье больше похоже на всхлип.
А может, и не просто похоже.
- Тогда мне нет никакого смысла выздоравливать, не правда ли? - бормочет он еле слышно.
Но Хибари все равно слышит. И вдруг перестает терзать его несчастную спину, и наклоняется к самому уху, щекоча волосами плечо, и шипит сквозь зубы:
- Повторишь это еще раз – и я наплюю на то, что ты не можешь сражаться, и забью тебя до смерти прямо здесь.
- Ты и так уже почти это сделал, - фыркает Мукуро, пытаясь повернуть к нему голову. Как ни странно, это даже удается почти без потерь. Резкая, как укол иглой, боль в правом глазу - не в счет, к ней Рокудо уже привык. – Тебе бы пошла профессия палача, Кея-кун. Честно, пошла бы.
- А тебе бы пошло быть хоть немного благодарным, - холодно, без тени упрека или обиды замечает Хибари, выпрямляясь. – Хотя бы иногда.
- Подумать только, и это мне говорит Хибари Кея, - бормочет Мукуро, снова сжимая зубы, чтобы не застонать. Сеанс массажа еще не окончен, и разговор затихает сам собой.
А потом Хибари практически на руках дотаскивает измученного Рокудо до кровати, и тот падает на нее – как в пропасть, - и отключается мгновенно. Хибари накрывает Мукуро одеялом (не заботы ради, конечно, а просто чтобы не застудить с таким трудом разогретые мышцы) и почему-то стоит и смотрит на него, вместо того, чтобы пойти по своим делам.
На коже у Мукуро от рук Хибари уже проявляются-расцветают страшные синяки. Уже завтра они будут дико, невыносимо болеть от каждого движения, и обычная ухмылка Мукуро будет выглядеть натянутой и фальшивой - по крайней мере, для Хибари.
Но Рокудо Мукуро, конечно же, не будет жаловаться. Хибари в этом уверен.
7. Для pineapple loves House, по Бличу. Кога/Мурамаса, "Обязательно - в другой жизни"Кога/Мурамаса, "Обязательно - в другой жизни"
Непонятно даже, кто из них разозлен сильнее.
Мурамаса кажется совершенно спокойным, только ноздри раздувает при каждом вдохе, как будто воздуха не хватает. И смотрит в сторону, а не Коге в глаза, как обычно, и прячет руки в карманах плаща – словно испачкать боится, как всегда, когда рядом с ним кто-то, кто его раздражает до безумия.
Кога уже успел привыкнуть решать все споры в бою, он не находит слов, чтобы убедить, и каждые несколько секунд почти неосознанно тянется рукой туда, где должна быть рукоять меча.
Но меча, естественно, нет - меч Коги стоит перед ним, высокомерно выпрямившись и глядя в сторону. Как будто не хочет пересекаться взглядами.
Как будто брезгует.
Это непривычно, это неслыханно и возмутительно, Коге от этого… неуютно как-то. Как будто и впрямь – виноват в чем-то.
- Ты прекрасно знаешь, что я ничего не мог сделать, - он, конечно, не оправдывается. У него и тон суровый, и взгляд уверенный, какие тут оправдания! – Попасть в клан можно, только женившись или выйдя замуж за одного из его членов, это закон. Закон, понимаешь ты, глупая катана?
- Не понимаю, - Мурамаса все-таки поднимает глаза, и Кога – боги, какой стыд, - на малую долю секунды пугается взгляда собственного занпакто. – Не понимаю и не хочу понимать. Зачем тебе этот клан, когда ты и так скоро станешь сильнее их всех, вместе взятых? И какое тебе дело до их законов, когда ты… мы скоро будем творить свои собственные?
В его голосе – ничего, кроме ледяного спокойствия. Мурамаса вообще не умеет злиться, Кога это точно знает, но почему-то сейчас ему хочется – злости. Ярости. Острых когтей, оставляющих глубокие царапины, ударов – вроде бы и слабых, но выбивающих из легких весь воздух, рычания сквозь сжатые зубы, пугающего выплеска рейацу… Изматывающей, злой, не приносящей никакой радости драки, в которой он, несомненно, победит, а Мурамаса – даст себя победить. И уложить на лопатки, и навалиться сверху, сминая всякое сопротивление, без всяких слов объясняя, кто здесь шинигами, а кто – дурной занпакто, который опять вбил себе в голову какие-то глупости.
Но подобные сценарии в последнее время стали повторяться уж слишком часто, и дурной занпакто, кажется, перестал верить объяснениям, даже самым страстным и убедительным.
Мурамаса теперь даже во время боя выходит нехотя, будто с трудом заставляет себя выполнять приказания надоевшего хозяина.
- Я… мы еще не стали настолько сильными, - уже почти безнадежно пытается объяснить Кога. – А значит, должны считаться с законами этого мира. Я не могу сейчас сказать Гинрею-доно, что не хочу жениться на его дочери, потому что мне никто не нужен, кроме моего занпакто, меня просто убьют за это, идиот!
Мурамаса передергивает плечами - а может, просто от холода ежится, он же всегда в начале весны мерзнет неимоверно.
- Ну конечно, - хмыкает он, все еще избегая смотреть на Когу, - в самом деле, как ты можешь солгать самому Гинрею-доно?
- Солгать? – Кога недоуменно хмурится. – Если бы я такое сказал, это было бы чистым самоубийством, наверное, и поводом для сплетен на ближайшую сотню лет… Но уж никак не ложью.
Мурамаса, кажется, правда замерз. Он вытаскивает все-таки руки из карманов, шевелит непослушными от холода пальцами, пытается согреть их дыханием, бросает быстрый взгляд на Когу – и молчит.
Неужто не знает, что сказать? По мнению Коги, такое для Мурамасы невозможно ну совершенно, тем более, он, Кога, ничего такого и не сказал, чтобы…
И тут его вдруг осеняет.
- Мурамаса, - Кога редко обращается к занпакто по имени вне боя или постели, поэтому тот мгновенно настораживается, - ты ведешь себя, как безмозглая девчонка.
Мурамаса смотрит явно непонимающе, и Кога продолжает:
- Ты же читаешь все мои мысли, недоумок. По ним что, непонятно, что я в этом плане только о тебе и думаю?
- В каком плане? – взгляд у Мурамасы еще холодный, подозрительный, но скулы предательски-банально порозовели, и даже Коге понятно, что не от холода.
- Во всех планах, - он, наконец, делает шаг вперед и притягивает Мурамасу к себе. Руки у того, действительно, ледяные, да и губы тоже, и дрожат от холода. – Ну и какой смысл был себя так доводить, глупый ты занпакто?
- Мне вот интересно, - Мурамаса блаженно прижимается к теплому телу Коги, начисто проигнорировав вопрос, - ты хоть когда-нибудь перестанешь меня оскорблять?
- Обязательно, - невозмутимо – теперь-то не с чего возмущаться – отвечает Кога, - в другой жизни.
И утягивает Мурамасу в дом – отогревать, поить чаем с цукатами, ругать за глупость и любить, черт бы его побрал, безмерно.
8. Для Jack. Jack Daniels, опять по Собакам. Хайне/Бадоу "И какую траву ты куришь?"Хайне/Бадоу "И какую траву ты куришь?"
Стеба тут нету. Совсем нету(
- Блядь, возьми трубку. Трубку возьми, мудачило, что тебе, сложно, что ли? Мне не улыбается к тебе через весь Город ехать, давай, возьми трубку, не делай из меня идиота, ну?
Люди, как всегда, куда-то торопятся, люди проходят мимо телефонной кабины, в которой страшный парень в черном хрипло ругается в трубку. Трубка лениво выплевывает длинные гудки, парень матерится в голос и кидает ее на рычаг, чтобы через пару секунд поднять опять. И в третий раз набрать номер чертова Нейлза.
Людям плевать, конечно, но Нейлз не берет трубку третий день. И не появляется ни в Буон Вьяджо, ни в церкви, ни у мадам Лизы – ниг-де. Как будто сдох уже в какой-то канаве.
Хайне, в общем-то, почти все равно. Хайне привык к одиночеству, и ему уж скорее быть рядом с кем-то, заботиться о ком-то неуютно и странно, чем оставаться наедине с самим собой и Псом внутри себя.
Но Нейлз должен быть рядом, по правую руку, должен дымить, как заводская труба, просить денег и болтать без умолку. Пока его нет, Хайне чувствует во всех своих действиях какую-то неправильность – как будто забыл что-то очень важное.
- Я убью тебя, ублюдок, - говорит он в трубку. Трубка, естественно, ничего не отвечает. – Я сейчас приеду к тебе и, если ты еще не сдох, добью сам. Ногами. Жди, сука.
Он вешает трубку и, настороженно оглядевшись по сторонам , направляется к метро.
Дверь квартиры Бадоу оказывается запертой. Хайне минут пять жмет на кнопку звонка, у него уже зубы начинает сводить от мерзкого звука, но этот мудак не отзывается. Хайне был к этому готов, в общем-то, но внутри все равно становится как-то погано. В смысле, еще поганей, чем раньше, - оказывается, это было возможно.
Высадить дверь - совсем просто. Войдя, Хайне осторожно ставит ее на место, на полном автомате кидает куртку на вешалку и прислушивается-принюхивается.
- Ах ты сука, - немного удивленно даже тянет он в следующую секунду.
Бадоу валяется на полу в комнате, уставившись запавшими глазами в потолок и вытянув руку, как будто достать до него хочет. Он мурлычет себе под нос что-то непонятное, лыбится страшно-блаженно, облизывает сухие губы, а в руке у него – давно дотлевший окурок.
От окурка пахнет сладким, чужим, отвратительным, у Пса внутри Хайне шерсть поднимается на загривке.
- Бадоу, - зовет Хайне.
Он вдруг понимает, что боится, что рыжий не ответит, не узнает, будет все так же лыбиться и молчать, но Бадоу заметно вздрагивает и как-то странно поворачивает к нему голову:
- Ооо, псиина пришел… - улыбка как будто прилипла к его губам, и в сочетании с ленивым, тягучим голосом это кажется совсем сумасшедшим. – Покормить тебя, псина? Ты же только пожрать сюда и приходишь, даа… Так покормить?
Бадоу даже встать пытается: беспечно кинув окурок прямо на пол (Хайне замечает, что таких окурков в комнате полным-полно), поднимается на четвереньки и застывает, уставившись в угол, словно ему там кино показывают.
- Да что ж за траву ты куришь, - Хайне поднимает Нейлза на ноги и тащит на кухню.
Уже через пять минут тот сидит на табуретке, вцепившись обеими руками в чашку горячего чая -Хайне слышал как-то, что чай, особенно крепкий, прочищает мозги - и раскачиваясь взад-вперед. Он молчит и выглядит уже почти нормальным - только глаза блестят лихорадочно, а чашка в руках ощутимо дрожит, но это пройдет, обязательно.
Хайне решает пока не спрашивать у придурка, с какого хрена такой праздник - да, в общем-то, ему и не очень важно. Главное, что живой.
Для Хайне, как ни странно, это сейчас и впрямь – главное.
- Хочу спать, - говорит Бадоу вдруг. – Хайне, ты не уйдешь?
- Нет, бля, я лягу с тобой в кроватку, обниму и сказки буду рассказывать, - раздраженно отвечает Хайне, вставая из-за стола, чтобы довести Бадоу до кровати.
- Это хорошо, - Нейлз улыбается и покорно идет за ним следом.
9. Для Gella von Hamster, по ГП. Сириус/Тонкс, ностальгия, не ангст.Тонкс/Сириус, ностальгия, не ангст.
Вечер воспоминаний получается совершенно спонтанным. Тонкс о своей жизни рассказать почти нечего – обо всех идиотских случаях, в которые она попадала, обо всех студенческих приключениях и аврорских заданиях Сириус уже давно знает – поэтому говорит, в основном, он.
- …Тогда в школе была какая-то повальная мода на маггловскую музыку, - Блэк улыбается, полуприкрыв глаза. - Джим как-то включил мне Битлз во время каникул, и я совершенно сошел с ума. Кажется, это продолжалось больше года… Мы просто жили этой музыкой, она была совершенно неволшебной, новой, как из другого мира, сносила крышу совершенно. Ну, ты понимаешь, я думаю.
Тонкс понимает. Тонкс хихикает, перебирая его растрепанную шевелюру и вспоминая старые фотографии из альбома Гарри:
- Поэтому у тебя тогда были длинные волосы?
Сириус с удовольствием кивает:
- Ага. Мне все говорили, что я жутко похож не то на Джимми Пейджа, не то на Кита Ричардса, я жутко этим гордился, а Джим – завидовал, как девчонка, хоть и не признавался в этом никогда.
- Боже, какие идиоты, - Тонкс неудержимо расплывается в улыбке, представляя себе, как было – тогда. Когда еще никто никого не предал и не убил, когда не родился Гарри Поттер (Мерлин, вот это представить действительно сложно), когда все было как-то ярче и новей, потому что – впервые. - Хотела бы я это увидеть.
-Что ты, идиотов в своей жизни не видела? – фыркает Блэк. – Мы были ужасны, спроси хоть Гарри, он знает.
- А он-то откуда?
Сириус отводит глаза, как бы в смущении, но Тонкс ему не верит ни на йоту.
- Он видел один, кхм, эпизод в Омуте Памяти Нюниуса.
- Нюниуса? Это Снейпа, что ли? Тогда представляю, что там было...
- У нас с ним просто была взаимная любовь, - Сириус откидывается на спинку дивана, обнимая Тонкс покрепче, и вздыхает уже совсем ностальгично, - с элементами дружеских шуток и невинных приколов.
- Вы из Больничного крыла хоть иногда вылезали? – бормочет Тонкс, зевнув.
- Ты правильно уловила суть, - смеется Блэк. Тонкс хмыкает в ответ что-то неразборчивое, и они надолго замолкают.
Сириус глядит на огонь в камине и вспоминает, как когда-то сидел перед таким же огнем в старом шотландском замке, яростно обсуждая с Джеймсом какую-нибудь жутко важную подростковую глупость. Или как оправдывался перед Дамблдором после очередного «невинного прикола», из-за которого Снейп две недели ходил с кошачьими ушами и хвостом (а потому что не надо называть отпрыска благороднейшего и древнейшего, черт бы его побрал, семейства шавкой беспородной!). Или как летал во время квиддича Джим на третьем курсе, а у Сириуса, тогда еще не попавшего в команду, захватывало дух от ужаса и восхищения, о чем Поттер, конечно, так никогда и не узнал.
Как Queen играли в школьных коридорах, и студенты подпевали хором, а Филч тщетно пытался поймать виновников беспорядка.
И все было совсем просто, ярко, весело, и они были королями своего собственного мира, и самым страшным происшествием в их жизни был тот разговор с Реми на втором курсе, когда он сообщил, что оборотень.
Еще несколько лет назад от этих воспоминаний становилось тоскливо и больно, и непонятно было, что он такого сделал, чтобы у него это все отняли.
А сейчас Сириус просто вытягивает ноги к теплому камину и покрепче обнимает уже успевшую задремать Тонкс. В конце концов, у взрослой сложной жизни оказалось неожиданно много преимуществ.
10. Для Dr.Insolent Gray. Автору стыдно, автор гнусно воспользовался добротой заказчика и подставил в заявку свое новое отп .__. Так что... по Реборну. 6927. Рассвет, боязнь темноты, горячий чай. "Не оставляй меня одного".6927. Рассвет, боязнь темноты, горячий чай. "Не оставляй меня одного".
- Я уйду перед рассветом, - голос, и так-то не слишком громкий, в темноте звучит совсем глухо. В нем хочется услышать тоску и желание остаться, но ты привык уже таких глупых иллюзий не строить. – А то… да ты сам все понимаешь.
Ну до чего же уместное сейчас слово – «иллюзии». Аж тошно становится. Тебе совершенно не хочется думать, что рядом с тобой на кровати сидит иллюзия, но это, как бы безумно ни звучало, - так. Призрак, фантом, творение скучающего в своем вечном заточении волшебника, решившего зачем-то навестить обычного (ну совсем обычного же, несмотря на все эти кольца, коробочки и серьезные взрослые слова) мальчишку, который никак не может уснуть.
Глупо бояться темноты в шестнадцать лет, но ты же и не такие глупости можешь делать, правда?
- Понимаю, - надо же хоть что-то ответить. Усмехаешься: – Тебе тоже нельзя просыпать завтрак.
Призрак сдавленно хихикает. Его рука, кажущаяся сейчас такой же теплой и реальной, как твоя собственная, касается твоего плеча, будто обнимая (да на самом деле обнимая, а ты сидишь и даже возразить не можешь, потому что - поди ему возрази).
- Именно так, - говорит призрак. – Именно так.
И вы опять молчите – долго, так долго, что луна за окном успевает проплыть от левого края рамы к правому и исчезнуть совсем. В комнате становится еще темнее, чем раньше, но ты почему-то уверен, что в темном углу за шкафом нет никаких чудовищ.
Главное чудовище сейчас сидит на твоей кровати и обнимает тебя за плечи, а ты – ха-ха, забавно, как сказал бы Ямамото, - совсем не против.
- Может, чаю? – спрашиваешь ты, закрывая глаза и втайне надеясь, что он откажется. Иллюзии же, наверное, не нуждаются в еде и питье? Или его «настоящие» иллюзии – не такие?
- Ты же перебудишь весь дом, пока будешь его готовить, - он снова хихикает. Пальцы скользят по твоему плечу, словно убеждая, что никуда идти не надо, что самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, - это продолжать сидеть вот так, привалившись к боку самого сильного из живущих иллюзионистов, вдыхая его запах и отчаянно надеясь, что утро не наступит.
Ты чувствуешь, как кровь приливает к щекам, и бормочешь, что ты уже не такой неуклюжий, как год назад, и что все спят крепко, и что у него же там – в тюрьме, то есть, - нет горячего чаю, наверное…
- Сиди, - не то приказывает, не то просто просит он, сверкнув красным глазом из-под отросшей челки. – Савады Тсунайоши у меня «там» тоже нет. И если выбирать между тобой и чаем, я, как ни странно, выбираю тебя. Сиди, Десятый.
- Не называй меня так, - бурчишь ты, чувствуя, что сейчас точно умрешь от смущения. Эти иллюзионисты… у них что, профессиональное умение – вгонять в краску таких идиотов, как ты? То обещают завладеть твоим телом, то целуют прилюдно (пусть в щеку, но сам факт!), то теперь вот это…
- Как прикажешь, - он, кажется, откровенно веселится.
И видит тебя насквозь, несомненно, со всеми твоими глупыми мыслями.
Но все еще гладит пальцами твое плечо, и тебе ничего не остается, кроме как подчиниться. И – неуверенно, неловко – обнять его тоже.
В комнате медленно светлеет. Слышно лишь мерное дыхание Реборна, спящего в своем гамаке под потолком, да сонное бормотание Ламбо за стенкой. Потом начинают петь птицы; от первой, одинокой и какой-то неуверенной трели призрак невольно вздрагивает и поворачивается к окну.
- Отвык? – хрипло спрашиваешь ты, поднимая голову и вглядываясь в его лицо, уже вполне различимое.
- Есть немного, - он кивает, вслушиваясь, потом смотрит на тебя. – Кажется, солнце уже скоро взойдет. Мне нужно возвращаться, а тебе – хотя бы немного поспать.
Твои пальцы путаются в ткани его рубашки, и он, наверное, читает у тебя в глазах и мыслях все эти дурацкие «Не уходи», «Не оставляй меня одного», «Останься, прошу тебя», и их не надо даже говорить вслух, раз он и так все понял.
- Конечно, - ты слабо улыбаешься, выпуская его рубашку. - Иди, Мукуро. Мы же еще встретимся?
- Ну а как же, - усмехается он. – Никуда ты от меня не денешься, Савада Тсунайоши. Спи.
И ты послушно закрываешь глаза, и мгновенно проваливаешься в сон, и уже не чувствуешь, как в доме становится на одного человека меньше.
We reached the end, yeah!
АПД: Последние четверо, не
1. Для КсюниусВсемогущий, по Собакам. Хайне/Бадоу "Я хоть раз говорил, что не люблю фотографироваться?".Хайне/Бадоу "Я хоть раз говорил, что не люблю фотографироваться?".
Фраза малость переврана, но смысл остался :3
Люди ко всему привыкают. К вечной зиме, к отравленному воздуху, к тому, что преступников в городе больше, чем законопослушных граждан… Живут себе, как будто так и надо, как будто по-другому и быть не может.
Смешные они, люди эти.
Бадоу, конечно, тоже человек. И его иногда даже раздражает эта способность приспособиться к чему угодно. Когда-то ему понадобились какие-то жалкие две недели, чтобы привыкнуть смотреть на мир одним глазом, жалкие полгода, чтобы приучить себя к мысли, что Дейва больше нет, жалкие несколько лет, чтобы научиться более-менее достойно выполнять свою чертову работу…
Казалось бы, по сравнению с этим, привыкнуть к заскокам Хайне – сущий пустяк. В конце концов, что такого уж страшного в том, что Раммштайнер, хоть никогда в этом и не признается, не выносит разговоров о родителях, детстве, женщинах (за редким исключением), больницах, смерти, Дейве (и вообще о братьях и сестрах) и многом другом? Бадоу вполне может и не упоминать об этом, ему ничего не стоит говорить на другие темы, правда же.
И не трогать чип на шее у Хайне он тоже может. И не обнимать по ночам, чтобы псина не чувствовал себя пойманным и не сбегал из кровати, - тоже. И мясо готовить полупрожаренное, и не пытаться Хайне сфотографировать, и не петь в душе, и не стонать громко во время секса, и не опаздывать на встречи, и…
Бадоу все может, конечно же, и выполняет все эти правила, конечно же. Потому что иначе Хайне, конечно же, просто уйдет, ему ведь в одиночку удобнее, псу бродячему. А Бадоу как-то ну совершенно не хочется, чтобы Хайне уходил.
Хотя он и чувствует себя, как на минном поле. И извиняется каждый раз, когда случайно – автоматически – нарушает какое-то из этих ни разу не обговоренных правил.
Например, когда Хайне среди ночи встает и, не одеваясь, подходит к окну, чтобы свежим воздухом подышать, а Бадоу на него с дивана смотрит – завороженно - и рука у него сама собой тянется к фотоаппарату.
Хайне слышит жужжание объектива и оборачивается. Бадоу вздрагивает, осознав, что только что чуть было не натворил, опускает руку с аппаратом, бормочет:
- Извини.
- За что? – в темноте не видно, но Раммштайнер, наверное, поднимает бровь. «Бляя», - мысленно стонет Бадоу и нервно пожимает плечами:
- Ну ты же фотографироваться не любишь…
- Я хоть раз это говорил? - кажется, Хайне удивлен.
- Нет, - признает Нейлз после паузы.
- Тогда какого хера ты так решил, придурок?
Бадоу уже не помнит, какого. Может быть, Хайне однажды шарахнулся от чьей-то камеры на улице, а может, высказался насчет профессии репортера, или… Да мало ли.
Не в этом дело сейчас.
- То есть, я могу…? – осторожно тянет Бадоу, не веря еще собственному счастью.
- Угу, - Хайне отлепляется от подоконника и подходит к дивану, - потом.
И, вытащив из руки Нейлза камеру, откладывает ее куда-то. И добавляет с усмешкой:
- Если захочешь.
Глаза у него светятся в темноте красным, но уж чего-чего, а этого Нейлз давно уже не боится.
2. Для Ариэн, по Алисе. Шляпник/maleАлиса, запястья и браслеты.Шляпник/maleАлиса, запястья и браслеты.
- Алиса, ну ты же мальчик, - Белая Королева укоризненно качает головой. – Что же ты с собой делаешь?
- Живу я, - коротко, не задумываясь, отвечает Алиса и смотрит на нее исподлобья. – Так, как хочу. Что, нельзя?
- Но это же неправильно…
Королева могла бы сказать еще много чего, но нахальный мальчишка уже повернулся к ней спиной и уходит, спрятав руки в карман передника, чтобы не так звенели ужасные, слишком яркие браслеты, которые он зачем-то нацепил.
- Какая непочтительность, - сердито бормочет Королева ему вслед.
Но Алиса даже не оборачивается - то ли не слышит, то ли, что вероятней, ему плевать на слова какой-то там Королевы.
Браслетов много, они блестят на солнце и, если помахать рукой, бренчат мелодично и назойливо. Но Алиса уже привык к этому бренчанию, до реакции остальных ему дела нет, а Шляпник все равно ничего не слышит, пока занят работой.
Даже когда Алиса заходит в его мастерскую, садится рядом, чтобы молча наблюдать за тем, как Шляпник шьет, изредка подавая ему нужные нитки-ленты-булавки. Шляпник, кажется, даже не видит тощего запястья, каждый раз оказывающегося практически перед его лицом, не слышит тихого, вкрадчивого (и нет-нет, ни в коем случае не завлекающего!) звона, не замечает вообще ничего, кроме очередной недоделанной шляпы в своих руках.
Кажется.
- Трудоголик чертов, - еле слышно бурчит Алиса и встает, чтобы уйти куда-нибудь из крохотной комнаты без окон. От духоты, пыльного запаха тканей и близости Шляпника у него кружится голова, и хочется чаю, свежего воздуха и – потом, когда Шляпник выйдет из мастерской, наконец, – хорошего скандала.
Потому что понятно же, чем у них всегда заканчиваются хорошие скандалы.
- Только не смей снимать браслеты, - неожиданно говорит Шляпник, когда Алиса уже подходит к двери. – Я скоро закончу.
Алиса зевает, прикрывая рот ладонью; браслеты снова звенят.
- Они мне надоели, - он подцепляет один браслет пальцами и, медленно стянув с руки, бросает на пол. - Зачем носить их дальше?
Браслет, звеня, закатывается в угол. Шляпник провожает его рассеянным взглядом и снова смотрит на Алису:
- Дай мне пять минут, и я покажу тебе, зачем.
Алиса фыркает и, дернув на себя тяжелую дверь, выходит. В мастерской сразу становится очень тихо.
Пяти минут Шляпник, естественно, не выдерживает.
3. Для Урахара, метнись-ка за пивом, по... жизни О.о Собакофендом. Всеобщая сходка.Собакофендом. Всеобщая сходка.
Ахтунг: лоли-Мери-Сью!
- Ой, а собакофендом – это вы, что ли? – существо откровенно лолистого вида неуверенно оглядело шумную пеструю толпу, непонятно как уместившуюся за одним столиком.
- Ну а кто ж еще, - кивнул кто-то рыжий (впрочем, рыжих здесь было немало). - Что ты, Бадоу не видишь?
Существо оглядело толпу еще раз.
Толпа… развлекалась. Одни фотографировались, другие играли во что-то, похожее на мафию, третьи самозабвенно холиварили на тему пейрингов в Реборне (над холиварщиками, сурово скрестив руки на груди, уже стоял добрый папа фендома Юджин, но те ничего и никого вокруг не видели), четвертые рисовали на салфетках NC-21 с Наото, Джованни и катаной в главных ролях… Были еще пятые, шестые и седьмые, которые честно обсуждали, кто сверху – Хайне или Бадоу, почему в фендоме не любят Магато и что хотел сказать Мива последней главой, восьмые, которые очень убедительно говорили о канонном гете и прекрасной Наото, и девятые, которые вообще были ни при чем и пили пиво…
В общем, бардак царил полнейший.
- Не вижу Бадоу, - лоля расстроенно шмыгнула носом: настоящего Бадоу ей увидеть хотелось, и даже очень.
- Да вот же он, - кто-то растрепанный и дико похожий на Хайне на миг отвлекся от очень занимательного разговора с соседом (у соседа были длинные синие волосы и легкое безумие во взгляде) и ткнул пальцем в середину стола. Существо посмотрело, куда показали:
- Но это же…
- Мандарин, ага, – жизнерадостно подтвердил некто в огромном шарфе и с бейджиком «Полипчег» на груди, глядя на нее снизу вверх. – Ты только не смей его есть, а то они мне потом устроят...
- Кто – они? – не поняла лоля.
- Мандарины, кто, - Полипчег пожал плечами.
- А что это тут у нас за лоооля? – раздалось из-за спины существа. – На прошлой сходке мы таких лоль… во все дыры!
Существо обернулось - и попятилось к столу, с ужасом прочитав надпись на бейдже новоприбывшего – «Винчег». Тот глумливо гыгыкнул, оглядев лолю с головы до ног, и заявил, глядя поверх ее плеча:
- Шин, а оно даже ебабельней тебя!
- Ну и похуй. Хаято все равно ебабельней, - меланхолично ответил собеседник Хайне - тот самый, с синими волосами.
- А вот и нет, - пробурчал тот рыжий, который первым заговорил с лолей.
- А вот и да, - хихикнул с другой стороны стола кто-то в клетчатой рубашке и с надписью "Ро" на бейдже, - Хаято – секс-символ фендома!
- Неааат! – рыжий взвыл, порываясь начать биться головой о стол.
- Дааа, - блаженно на него уставившись, возразили все, кто хоть краем уха вслушивался в разговор.
- Ты няшечка, - добавил Шин.
- Овца ты идиотская, - добавил Полип.
- Мы тебя любим, – улыбнулся подошедший Юджин.
- Мы вообще всех любим, - хмыкнул Винчег, осторожно пристраиваясь к существу, пока никто не заметил.
Существо ошалело переводило взгляд с одной счастливой рожи на другую и уже даже не вырывалось.
Да и разве вырвешься - у таких-то?
4. Для Проводник отсюда, по Собакам. Хайне/Бадоу. "Клиническая смерть".Хайне/Бадоу. "Клиническая смерть".
И я почти уверена, что заказчик хотел другого(
- Эй, Хайне, - Бадоу лениво раскачивается на стуле, перебирая старые фотографии, не глядя на Раммштайнера даже. – А как называется, когда ты уже вроде бы и сдох, но врачи еще могут спасти? Ну, там, сердце останавливается, но мозг еще жив, и видишь свет в конце туннеля, и…
- Клиническая смерть, - ровно отвечает Хайне, поднимая голову от книги. Спрашивать «А чего это ты вдруг... ?» он не собирается, потому что уже давно оставил попытки понять, что творится в голове у рыжего. Ум дебила – загадка…
К тому же, обычно Бадоу сам объясняет, откуда у него такие вопросы. Вот и сейчас он задумчиво хмыкает, переставая раскачиваться, и косится на Хайне:
- Она мне сегодня приснилась просто.
- Кто? – Хайне обреченно откладывает книгу в сторону: пока Нейлз не выговорится и не отстанет, о спокойном чтении можно только мечтать.
- Клиническая смерть.
- Ну и кого ты угробил на этот раз?
- Да не я угробил, придурок, а меня угробили, - бурчит Бадоу и перебирается со стула на подлокотник кресла Хайне. – Даже больно было, кажется.
Хайне откидывается на спинку кресла, смотрит на него снизу вверх.
- Мне тебя пожалеть, что ли?
- Пошел ты.
Какое-то время они молчат. Хайне барабанит пальцами по деревянному подлокотнику, Бадоу, склонив голову к плечу, разглядывает его лицо.
Хайне очень, очень не любит, когда на него смотрят.
- Хватит пялиться, - он еле заметно морщится.
- Хватит барабанить, - требует Бадоу в ответ, усмехаясь и убирая его руку от подлокотника. – Тебе про сон-то интересно?
- А тебе не похер? – Хайне смотрит на их сцепленные пальцы, но вырываться не спешит. - Все равно ж расскажешь.
- И впрямь, - Бадоу коротко фыркает. – В общем…
Тоннеля там, конечно, не было. Ну естественно, откуда в безумных нейлзовых фантазиях такая банальная штука, как тоннель со светом? Был коридор, длинный и обшарпанный, с темным паркетом на полу и тускло горящими лампами на стенах. Были какие-то черные мушки перед глазами, слабость и собственное хриплое – не курил, наверное, давно, - дыхание в ушах.
И были две смутных фигуры в разных концах коридора, одна впереди, вторая сзади, откуда Бадоу и пришел, кажется.
Впереди был, конечно, Дейв. Он ухмылялся насмешливо и чуть-чуть снисходительно, махал рукой, говорил что-то (Бадоу еле разбирал слова сквозь шум в ушах, но там точно было что-то вроде «Ну и патлы ты отрастил, мелкий»), и к нему безумно хотелось пробежать через весь коридор, раскинув руки, и повиснуть на шее, как в детстве. Бежать бы Бадоу сейчас точно не смог, но готов был хоть плестись, держась за стену, хоть на четвереньках ползти, - лишь бы оказаться рядом с братом.
А потом за его спиной раздался какой-то шорох. Бадоу обернулся, чуть не потеряв ускользающее равновесие, и встретился взглядом с Хайне. Тот стоял, прислонившись к стене коридора, спрятав руки в карманах черной куртки, и смотрел исподлобья. Холодно. Молча. Устало. Как будто собираясь сказать свое обычное «Блядь, да я заебался тебя спасать уже, Нейлз», или – «Ну и чего встал? Тебя на ручках отсюда вытаскивать, что ли?». Ну, или что-то другое, что Хайне так любил повторять, вытаскивая Бадоу из очередного дерьма.
Бадоу остановился, переводя взгляд с Хайне на Дейва, с Дейва на Хайне, в ушах звенело от слабости, и Дейв почему-то становился все ближе, а Хайне – все дальше. Но Бадоу точно знал, что окончательный выбор того, к кому идти, - за ним. Нужно просто сделать шаг. Один-единственный.
- Ну и что ты выбрал? – равнодушно тянет Хайне, наматывая на палец рыжую прядь.
- А хер знает, - Бадоу пожимает плечами. – Ты начал ворочаться, и я проснулся. Сволочь ты, Хайне.
- Тоже мне, принцесса. Уж и ворочаться рядом с ним нельзя, - бормочет Хайне и тянет прядь на себя, заставляя Нейлза наклониться.
Бадоу шипит, но покорно наклоняется, вдруг смутно припоминая, что, кажется, один шаг в дурацком сне он все-таки успел сделать.
5. Опять-таки для Проводник отсюда, уже по Реборну) 5927. Пролить на Десятого кофе. (...)Гокудера/Цуна. Пролить на Десятого кофе. Жуткое раскаяние Гокудеры. Снять с Десятого рубашку при Хаято.
Я совсем не чувствую этот пейринг(( Так что, кажется, изобрела очередной велосипед .__.
Гокудера, конечно же, ни в чем не виноват. В том, что случилось, можно обвинить Ламбо, который разбросал свои леденцы по всей комнате. Или Ури, которая крутилась под ногами. Или строителей, которые сделали в доме слишком высокие пороги.
Но Гокудера, который был так сосредоточен на двух чашках горячего кофе в своих руках, что даже не заметил, обо что споткнулся, уж точно ни при чем. И Тсуна это прекрасно это понимает.
Только вот Тсуна прекрасно понимает и то, что объяснить это Гокудере невозможно.
И заставить перестать биться головой об пол со стенаниями и принести боссу чистую рубашку – тоже.
Тсуна с трудом сдерживает болезненное шипение, случайно двинув ошпаренной рукой. Если он покажет, что ему больно, Гокудера, пожалуй, совсем себя убьет.
Боже, боже, да что же делать-то с ним.
- Гокудера-кун, - Тсуна осторожно, обогнув лужу кофе, разлитого на полу, подползает к страдающему Хаято и касается его плеча здоровой рукой: - Ты ни в чем не виноват, правда.
- Десятый такой добрый, - Гокудера неуверенно поднимает голову, смотрит щенячьими своими глазами (и откуда такой взгляд у главного школьного хулигана, грозы учителей и сурового мафиози? Тсуна, кажется, никогда этого не поймет). – Ты правда не сердишься?
- Конечно, - Тсуна улыбается, неуверенно гладя его плечо. – Это же такая мелочь.
Рука у него болит и, кажется, распухает уже немного, но это же правда – такая мелочь.
По крайней мере, пока Гокудера смотрит с такой надеждой.
- У тебя рубашка грязная теперь, - Хаято поднимается с пола, тянет Тсуну за руку, заставляя тоже встать.
И принимается, сосредоточенно нахмурившись, расстегивать мелкие пуговицы, как будто Тсуна – ребенок, который сам ничего еще не умеет.
И потом осторожно стягивает с Тсуны рубашку (тот даже не сопротивляется) и самыми кончиками пальцев проводит по покрасневшей коже, и бормочет, закусив губу:
- Лучше б я его на себя вылил.
- Не говори глупостей, - Тсуна сердито, чуть резче, чем надо, перехватывает его руку, отводит подальше: кожа на месте ожога стала, кажется, в сто раз чувствительнее, а пальцы у Гокудеры теплые, и осторожные, и… да неважно. – Лучше принеси мне чистую рубашку. Пожалуйста.
Гокудера кивает, бросает «Я мигом» и вихрем уносится из комнаты. Тсуна знает, что он переворошит все шкафы в доме в поисках рубашки и найдет ее на самом видном месте, попытается приготовить новый кофе и разгромит полкухни, наорет на Ламбо и Ипин, чтобы хоть как-то выплеснуть раздражение, и уложится при этом в пять минут, чтобы боссу не пришлось слишком долго ждать.
Боже, боже, да что же с ним делать-то…
Тсуна садится на край своей кровати и улыбается с блаженной какой-то обреченностью.
6. Для Shion-sama, тоже по Реборну. 1869. Сеансы физиотерапии после освобождения Мукуро из колбы.1869. Сеансы физиотерапии после освобождения Мукуро из колбы.
Эмн... Ну, автор старался (с) ^^
Конечно, Мукуро не будет жаловаться.
Ни на что – ни на боль в давно отвыкших от хоть какой-то работы мышцах, ни на тошнотную слабость после непрерывных облучений (лекарство же должно быть горьким, это он с детства понял), ни на то, что от ночных кошмаров не спасает никакая физиотерапия…
Конечно, Мукуро ничего никому не скажет. Даже Кену с Чикусой и Хром, которые навещают его каждый день. Даже Саваде Тсунайоши, который тоже заходит проведать хранителя, когда позволяет время.
Даже Хибари Кее, которого Савада попросил следить за его восстановлением. Вот уж кому-кому, а Хибари точно плевать на страдания вечного врага – недаром он сам иногда приходит делать беспомощному Рокудо массаж, разминать атрофированные мышцы, давить на болевые точки – как будто не помочь хочет, а добить.
- У тебя жесткие руки, Кея-кун, - Мукуро немного - совсем чуть-чуть - задыхается от боли, но скорее вновь запрёт сам себя в колбе Вендиче, чем позволит Хибари это заметить. – И безжалостные. Ты меня убить хочешь?
Вопрос из разряда риторических. Ну, или идиотских – настолько очевиден ответ.
- Хочу, - Хибари, кажется, тоже оценивает прелесть вопроса и усмехается углом рта, не прекращая разминать спину Рокудо. Мукуро кажется, что Кея хочет вырвать ему позвоночник голыми руками. Ощущение… крайне познавательное. - И убью. Как только ты сил наберешься.
Рокудо, не сдержавшись, хихикает – тихо, сдавленно. Губы у него дрожат – от боли, наверное, - и хихиканье больше похоже на всхлип.
А может, и не просто похоже.
- Тогда мне нет никакого смысла выздоравливать, не правда ли? - бормочет он еле слышно.
Но Хибари все равно слышит. И вдруг перестает терзать его несчастную спину, и наклоняется к самому уху, щекоча волосами плечо, и шипит сквозь зубы:
- Повторишь это еще раз – и я наплюю на то, что ты не можешь сражаться, и забью тебя до смерти прямо здесь.
- Ты и так уже почти это сделал, - фыркает Мукуро, пытаясь повернуть к нему голову. Как ни странно, это даже удается почти без потерь. Резкая, как укол иглой, боль в правом глазу - не в счет, к ней Рокудо уже привык. – Тебе бы пошла профессия палача, Кея-кун. Честно, пошла бы.
- А тебе бы пошло быть хоть немного благодарным, - холодно, без тени упрека или обиды замечает Хибари, выпрямляясь. – Хотя бы иногда.
- Подумать только, и это мне говорит Хибари Кея, - бормочет Мукуро, снова сжимая зубы, чтобы не застонать. Сеанс массажа еще не окончен, и разговор затихает сам собой.
А потом Хибари практически на руках дотаскивает измученного Рокудо до кровати, и тот падает на нее – как в пропасть, - и отключается мгновенно. Хибари накрывает Мукуро одеялом (не заботы ради, конечно, а просто чтобы не застудить с таким трудом разогретые мышцы) и почему-то стоит и смотрит на него, вместо того, чтобы пойти по своим делам.
На коже у Мукуро от рук Хибари уже проявляются-расцветают страшные синяки. Уже завтра они будут дико, невыносимо болеть от каждого движения, и обычная ухмылка Мукуро будет выглядеть натянутой и фальшивой - по крайней мере, для Хибари.
Но Рокудо Мукуро, конечно же, не будет жаловаться. Хибари в этом уверен.
7. Для pineapple loves House, по Бличу. Кога/Мурамаса, "Обязательно - в другой жизни"Кога/Мурамаса, "Обязательно - в другой жизни"
Непонятно даже, кто из них разозлен сильнее.
Мурамаса кажется совершенно спокойным, только ноздри раздувает при каждом вдохе, как будто воздуха не хватает. И смотрит в сторону, а не Коге в глаза, как обычно, и прячет руки в карманах плаща – словно испачкать боится, как всегда, когда рядом с ним кто-то, кто его раздражает до безумия.
Кога уже успел привыкнуть решать все споры в бою, он не находит слов, чтобы убедить, и каждые несколько секунд почти неосознанно тянется рукой туда, где должна быть рукоять меча.
Но меча, естественно, нет - меч Коги стоит перед ним, высокомерно выпрямившись и глядя в сторону. Как будто не хочет пересекаться взглядами.
Как будто брезгует.
Это непривычно, это неслыханно и возмутительно, Коге от этого… неуютно как-то. Как будто и впрямь – виноват в чем-то.
- Ты прекрасно знаешь, что я ничего не мог сделать, - он, конечно, не оправдывается. У него и тон суровый, и взгляд уверенный, какие тут оправдания! – Попасть в клан можно, только женившись или выйдя замуж за одного из его членов, это закон. Закон, понимаешь ты, глупая катана?
- Не понимаю, - Мурамаса все-таки поднимает глаза, и Кога – боги, какой стыд, - на малую долю секунды пугается взгляда собственного занпакто. – Не понимаю и не хочу понимать. Зачем тебе этот клан, когда ты и так скоро станешь сильнее их всех, вместе взятых? И какое тебе дело до их законов, когда ты… мы скоро будем творить свои собственные?
В его голосе – ничего, кроме ледяного спокойствия. Мурамаса вообще не умеет злиться, Кога это точно знает, но почему-то сейчас ему хочется – злости. Ярости. Острых когтей, оставляющих глубокие царапины, ударов – вроде бы и слабых, но выбивающих из легких весь воздух, рычания сквозь сжатые зубы, пугающего выплеска рейацу… Изматывающей, злой, не приносящей никакой радости драки, в которой он, несомненно, победит, а Мурамаса – даст себя победить. И уложить на лопатки, и навалиться сверху, сминая всякое сопротивление, без всяких слов объясняя, кто здесь шинигами, а кто – дурной занпакто, который опять вбил себе в голову какие-то глупости.
Но подобные сценарии в последнее время стали повторяться уж слишком часто, и дурной занпакто, кажется, перестал верить объяснениям, даже самым страстным и убедительным.
Мурамаса теперь даже во время боя выходит нехотя, будто с трудом заставляет себя выполнять приказания надоевшего хозяина.
- Я… мы еще не стали настолько сильными, - уже почти безнадежно пытается объяснить Кога. – А значит, должны считаться с законами этого мира. Я не могу сейчас сказать Гинрею-доно, что не хочу жениться на его дочери, потому что мне никто не нужен, кроме моего занпакто, меня просто убьют за это, идиот!
Мурамаса передергивает плечами - а может, просто от холода ежится, он же всегда в начале весны мерзнет неимоверно.
- Ну конечно, - хмыкает он, все еще избегая смотреть на Когу, - в самом деле, как ты можешь солгать самому Гинрею-доно?
- Солгать? – Кога недоуменно хмурится. – Если бы я такое сказал, это было бы чистым самоубийством, наверное, и поводом для сплетен на ближайшую сотню лет… Но уж никак не ложью.
Мурамаса, кажется, правда замерз. Он вытаскивает все-таки руки из карманов, шевелит непослушными от холода пальцами, пытается согреть их дыханием, бросает быстрый взгляд на Когу – и молчит.
Неужто не знает, что сказать? По мнению Коги, такое для Мурамасы невозможно ну совершенно, тем более, он, Кога, ничего такого и не сказал, чтобы…
И тут его вдруг осеняет.
- Мурамаса, - Кога редко обращается к занпакто по имени вне боя или постели, поэтому тот мгновенно настораживается, - ты ведешь себя, как безмозглая девчонка.
Мурамаса смотрит явно непонимающе, и Кога продолжает:
- Ты же читаешь все мои мысли, недоумок. По ним что, непонятно, что я в этом плане только о тебе и думаю?
- В каком плане? – взгляд у Мурамасы еще холодный, подозрительный, но скулы предательски-банально порозовели, и даже Коге понятно, что не от холода.
- Во всех планах, - он, наконец, делает шаг вперед и притягивает Мурамасу к себе. Руки у того, действительно, ледяные, да и губы тоже, и дрожат от холода. – Ну и какой смысл был себя так доводить, глупый ты занпакто?
- Мне вот интересно, - Мурамаса блаженно прижимается к теплому телу Коги, начисто проигнорировав вопрос, - ты хоть когда-нибудь перестанешь меня оскорблять?
- Обязательно, - невозмутимо – теперь-то не с чего возмущаться – отвечает Кога, - в другой жизни.
И утягивает Мурамасу в дом – отогревать, поить чаем с цукатами, ругать за глупость и любить, черт бы его побрал, безмерно.
8. Для Jack. Jack Daniels, опять по Собакам. Хайне/Бадоу "И какую траву ты куришь?"Хайне/Бадоу "И какую траву ты куришь?"
Стеба тут нету. Совсем нету(
- Блядь, возьми трубку. Трубку возьми, мудачило, что тебе, сложно, что ли? Мне не улыбается к тебе через весь Город ехать, давай, возьми трубку, не делай из меня идиота, ну?
Люди, как всегда, куда-то торопятся, люди проходят мимо телефонной кабины, в которой страшный парень в черном хрипло ругается в трубку. Трубка лениво выплевывает длинные гудки, парень матерится в голос и кидает ее на рычаг, чтобы через пару секунд поднять опять. И в третий раз набрать номер чертова Нейлза.
Людям плевать, конечно, но Нейлз не берет трубку третий день. И не появляется ни в Буон Вьяджо, ни в церкви, ни у мадам Лизы – ниг-де. Как будто сдох уже в какой-то канаве.
Хайне, в общем-то, почти все равно. Хайне привык к одиночеству, и ему уж скорее быть рядом с кем-то, заботиться о ком-то неуютно и странно, чем оставаться наедине с самим собой и Псом внутри себя.
Но Нейлз должен быть рядом, по правую руку, должен дымить, как заводская труба, просить денег и болтать без умолку. Пока его нет, Хайне чувствует во всех своих действиях какую-то неправильность – как будто забыл что-то очень важное.
- Я убью тебя, ублюдок, - говорит он в трубку. Трубка, естественно, ничего не отвечает. – Я сейчас приеду к тебе и, если ты еще не сдох, добью сам. Ногами. Жди, сука.
Он вешает трубку и, настороженно оглядевшись по сторонам , направляется к метро.
Дверь квартиры Бадоу оказывается запертой. Хайне минут пять жмет на кнопку звонка, у него уже зубы начинает сводить от мерзкого звука, но этот мудак не отзывается. Хайне был к этому готов, в общем-то, но внутри все равно становится как-то погано. В смысле, еще поганей, чем раньше, - оказывается, это было возможно.
Высадить дверь - совсем просто. Войдя, Хайне осторожно ставит ее на место, на полном автомате кидает куртку на вешалку и прислушивается-принюхивается.
- Ах ты сука, - немного удивленно даже тянет он в следующую секунду.
Бадоу валяется на полу в комнате, уставившись запавшими глазами в потолок и вытянув руку, как будто достать до него хочет. Он мурлычет себе под нос что-то непонятное, лыбится страшно-блаженно, облизывает сухие губы, а в руке у него – давно дотлевший окурок.
От окурка пахнет сладким, чужим, отвратительным, у Пса внутри Хайне шерсть поднимается на загривке.
- Бадоу, - зовет Хайне.
Он вдруг понимает, что боится, что рыжий не ответит, не узнает, будет все так же лыбиться и молчать, но Бадоу заметно вздрагивает и как-то странно поворачивает к нему голову:
- Ооо, псиина пришел… - улыбка как будто прилипла к его губам, и в сочетании с ленивым, тягучим голосом это кажется совсем сумасшедшим. – Покормить тебя, псина? Ты же только пожрать сюда и приходишь, даа… Так покормить?
Бадоу даже встать пытается: беспечно кинув окурок прямо на пол (Хайне замечает, что таких окурков в комнате полным-полно), поднимается на четвереньки и застывает, уставившись в угол, словно ему там кино показывают.
- Да что ж за траву ты куришь, - Хайне поднимает Нейлза на ноги и тащит на кухню.
Уже через пять минут тот сидит на табуретке, вцепившись обеими руками в чашку горячего чая -Хайне слышал как-то, что чай, особенно крепкий, прочищает мозги - и раскачиваясь взад-вперед. Он молчит и выглядит уже почти нормальным - только глаза блестят лихорадочно, а чашка в руках ощутимо дрожит, но это пройдет, обязательно.
Хайне решает пока не спрашивать у придурка, с какого хрена такой праздник - да, в общем-то, ему и не очень важно. Главное, что живой.
Для Хайне, как ни странно, это сейчас и впрямь – главное.
- Хочу спать, - говорит Бадоу вдруг. – Хайне, ты не уйдешь?
- Нет, бля, я лягу с тобой в кроватку, обниму и сказки буду рассказывать, - раздраженно отвечает Хайне, вставая из-за стола, чтобы довести Бадоу до кровати.
- Это хорошо, - Нейлз улыбается и покорно идет за ним следом.
9. Для Gella von Hamster, по ГП. Сириус/Тонкс, ностальгия, не ангст.Тонкс/Сириус, ностальгия, не ангст.
Вечер воспоминаний получается совершенно спонтанным. Тонкс о своей жизни рассказать почти нечего – обо всех идиотских случаях, в которые она попадала, обо всех студенческих приключениях и аврорских заданиях Сириус уже давно знает – поэтому говорит, в основном, он.
- …Тогда в школе была какая-то повальная мода на маггловскую музыку, - Блэк улыбается, полуприкрыв глаза. - Джим как-то включил мне Битлз во время каникул, и я совершенно сошел с ума. Кажется, это продолжалось больше года… Мы просто жили этой музыкой, она была совершенно неволшебной, новой, как из другого мира, сносила крышу совершенно. Ну, ты понимаешь, я думаю.
Тонкс понимает. Тонкс хихикает, перебирая его растрепанную шевелюру и вспоминая старые фотографии из альбома Гарри:
- Поэтому у тебя тогда были длинные волосы?
Сириус с удовольствием кивает:
- Ага. Мне все говорили, что я жутко похож не то на Джимми Пейджа, не то на Кита Ричардса, я жутко этим гордился, а Джим – завидовал, как девчонка, хоть и не признавался в этом никогда.
- Боже, какие идиоты, - Тонкс неудержимо расплывается в улыбке, представляя себе, как было – тогда. Когда еще никто никого не предал и не убил, когда не родился Гарри Поттер (Мерлин, вот это представить действительно сложно), когда все было как-то ярче и новей, потому что – впервые. - Хотела бы я это увидеть.
-Что ты, идиотов в своей жизни не видела? – фыркает Блэк. – Мы были ужасны, спроси хоть Гарри, он знает.
- А он-то откуда?
Сириус отводит глаза, как бы в смущении, но Тонкс ему не верит ни на йоту.
- Он видел один, кхм, эпизод в Омуте Памяти Нюниуса.
- Нюниуса? Это Снейпа, что ли? Тогда представляю, что там было...
- У нас с ним просто была взаимная любовь, - Сириус откидывается на спинку дивана, обнимая Тонкс покрепче, и вздыхает уже совсем ностальгично, - с элементами дружеских шуток и невинных приколов.
- Вы из Больничного крыла хоть иногда вылезали? – бормочет Тонкс, зевнув.
- Ты правильно уловила суть, - смеется Блэк. Тонкс хмыкает в ответ что-то неразборчивое, и они надолго замолкают.
Сириус глядит на огонь в камине и вспоминает, как когда-то сидел перед таким же огнем в старом шотландском замке, яростно обсуждая с Джеймсом какую-нибудь жутко важную подростковую глупость. Или как оправдывался перед Дамблдором после очередного «невинного прикола», из-за которого Снейп две недели ходил с кошачьими ушами и хвостом (а потому что не надо называть отпрыска благороднейшего и древнейшего, черт бы его побрал, семейства шавкой беспородной!). Или как летал во время квиддича Джим на третьем курсе, а у Сириуса, тогда еще не попавшего в команду, захватывало дух от ужаса и восхищения, о чем Поттер, конечно, так никогда и не узнал.
Как Queen играли в школьных коридорах, и студенты подпевали хором, а Филч тщетно пытался поймать виновников беспорядка.
И все было совсем просто, ярко, весело, и они были королями своего собственного мира, и самым страшным происшествием в их жизни был тот разговор с Реми на втором курсе, когда он сообщил, что оборотень.
Еще несколько лет назад от этих воспоминаний становилось тоскливо и больно, и непонятно было, что он такого сделал, чтобы у него это все отняли.
А сейчас Сириус просто вытягивает ноги к теплому камину и покрепче обнимает уже успевшую задремать Тонкс. В конце концов, у взрослой сложной жизни оказалось неожиданно много преимуществ.
10. Для Dr.Insolent Gray. Автору стыдно, автор гнусно воспользовался добротой заказчика и подставил в заявку свое новое отп .__. Так что... по Реборну. 6927. Рассвет, боязнь темноты, горячий чай. "Не оставляй меня одного".6927. Рассвет, боязнь темноты, горячий чай. "Не оставляй меня одного".
- Я уйду перед рассветом, - голос, и так-то не слишком громкий, в темноте звучит совсем глухо. В нем хочется услышать тоску и желание остаться, но ты привык уже таких глупых иллюзий не строить. – А то… да ты сам все понимаешь.
Ну до чего же уместное сейчас слово – «иллюзии». Аж тошно становится. Тебе совершенно не хочется думать, что рядом с тобой на кровати сидит иллюзия, но это, как бы безумно ни звучало, - так. Призрак, фантом, творение скучающего в своем вечном заточении волшебника, решившего зачем-то навестить обычного (ну совсем обычного же, несмотря на все эти кольца, коробочки и серьезные взрослые слова) мальчишку, который никак не может уснуть.
Глупо бояться темноты в шестнадцать лет, но ты же и не такие глупости можешь делать, правда?
- Понимаю, - надо же хоть что-то ответить. Усмехаешься: – Тебе тоже нельзя просыпать завтрак.
Призрак сдавленно хихикает. Его рука, кажущаяся сейчас такой же теплой и реальной, как твоя собственная, касается твоего плеча, будто обнимая (да на самом деле обнимая, а ты сидишь и даже возразить не можешь, потому что - поди ему возрази).
- Именно так, - говорит призрак. – Именно так.
И вы опять молчите – долго, так долго, что луна за окном успевает проплыть от левого края рамы к правому и исчезнуть совсем. В комнате становится еще темнее, чем раньше, но ты почему-то уверен, что в темном углу за шкафом нет никаких чудовищ.
Главное чудовище сейчас сидит на твоей кровати и обнимает тебя за плечи, а ты – ха-ха, забавно, как сказал бы Ямамото, - совсем не против.
- Может, чаю? – спрашиваешь ты, закрывая глаза и втайне надеясь, что он откажется. Иллюзии же, наверное, не нуждаются в еде и питье? Или его «настоящие» иллюзии – не такие?
- Ты же перебудишь весь дом, пока будешь его готовить, - он снова хихикает. Пальцы скользят по твоему плечу, словно убеждая, что никуда идти не надо, что самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, - это продолжать сидеть вот так, привалившись к боку самого сильного из живущих иллюзионистов, вдыхая его запах и отчаянно надеясь, что утро не наступит.
Ты чувствуешь, как кровь приливает к щекам, и бормочешь, что ты уже не такой неуклюжий, как год назад, и что все спят крепко, и что у него же там – в тюрьме, то есть, - нет горячего чаю, наверное…
- Сиди, - не то приказывает, не то просто просит он, сверкнув красным глазом из-под отросшей челки. – Савады Тсунайоши у меня «там» тоже нет. И если выбирать между тобой и чаем, я, как ни странно, выбираю тебя. Сиди, Десятый.
- Не называй меня так, - бурчишь ты, чувствуя, что сейчас точно умрешь от смущения. Эти иллюзионисты… у них что, профессиональное умение – вгонять в краску таких идиотов, как ты? То обещают завладеть твоим телом, то целуют прилюдно (пусть в щеку, но сам факт!), то теперь вот это…
- Как прикажешь, - он, кажется, откровенно веселится.
И видит тебя насквозь, несомненно, со всеми твоими глупыми мыслями.
Но все еще гладит пальцами твое плечо, и тебе ничего не остается, кроме как подчиниться. И – неуверенно, неловко – обнять его тоже.
В комнате медленно светлеет. Слышно лишь мерное дыхание Реборна, спящего в своем гамаке под потолком, да сонное бормотание Ламбо за стенкой. Потом начинают петь птицы; от первой, одинокой и какой-то неуверенной трели призрак невольно вздрагивает и поворачивается к окну.
- Отвык? – хрипло спрашиваешь ты, поднимая голову и вглядываясь в его лицо, уже вполне различимое.
- Есть немного, - он кивает, вслушиваясь, потом смотрит на тебя. – Кажется, солнце уже скоро взойдет. Мне нужно возвращаться, а тебе – хотя бы немного поспать.
Твои пальцы путаются в ткани его рубашки, и он, наверное, читает у тебя в глазах и мыслях все эти дурацкие «Не уходи», «Не оставляй меня одного», «Останься, прошу тебя», и их не надо даже говорить вслух, раз он и так все понял.
- Конечно, - ты слабо улыбаешься, выпуская его рубашку. - Иди, Мукуро. Мы же еще встретимся?
- Ну а как же, - усмехается он. – Никуда ты от меня не денешься, Савада Тсунайоши. Спи.
И ты послушно закрываешь глаза, и мгновенно проваливаешься в сон, и уже не чувствуешь, как в доме становится на одного человека меньше.
We reached the end, yeah!
@музыка: We will, we will ROCK YOU!
@темы: Гарри, Собаки, осторожно: злой слэш, каваимся и этосамое, о мандаринках и красноглазых овцах, общественное мнение, к тебе взываю!, это рпс, детка, и даже гет!, о саркастичных сволочах, Реборн, Mad as a Hatter, синий ананас, Хлорка, фанатизм, фанфикшн
-
-
28.03.2010 в 20:34Винчег по жизни лоля и кавай, чо)))Тогда и я приду лолей О.о Воттаквот.
-
-
28.03.2010 в 20:35-
-
28.03.2010 в 20:37-
-
28.03.2010 в 20:39Пойдешь с нами на Елагин плавать в грязном пруду? **
-
-
28.03.2010 в 20:40hemisphere, тогда надо еще в Киев, там ж тоже фендом)))
-
-
28.03.2010 в 20:42-
-
28.03.2010 в 20:45-
-
28.03.2010 в 20:45круто.
Ро, поставь это в подпись или в профиль, где о себе)
-
-
28.03.2010 в 20:51ток я скорее всего на одни день, а то мне в спб жить негде... так что лолей ты меня только на фото увидишь ((
Овца ты, Полип в киев бы тоже с радостью ))
странствующий лоли-проповедник фендомных идей О.о
черт... жжоте!
кстати, а что надо одеть что бы лолей быть?..
-
-
28.03.2010 в 20:55кстати, а что надо одеть что бы лолей быть?.. Что-нибудь черное и с кружавчиками *___*
И чепчик, чепчик!
*кхм
-
-
28.03.2010 в 20:57-
-
28.03.2010 в 21:33как же я без чепчика...
ладно оденусь "мечтой педофила"
Урахара, метнись-ка за пивом а не холодно, купаться?
-
-
28.03.2010 в 21:35прохладненько **
-
-
28.03.2010 в 21:36-
-
28.03.2010 в 21:45-
-
28.03.2010 в 23:42спасибо-спасибо
ГокуЦун такой ГокуЦун *каваится* Такие лапочки))
прошу прощения, на более развернутый отзыв сил нет ^^"
-
-
28.03.2010 в 23:48Но ГокуЦун выел мозг и мне >.< Все-таки Реборн - страшный фендом))
Спасибоо *-*
-
-
28.03.2010 в 23:48-
-
28.03.2010 в 23:49-
-
28.03.2010 в 23:52-
-
28.03.2010 в 23:58-
-
29.03.2010 в 07:41Оно прекрасно)))) Спасибо))))
-
-
29.03.2010 в 10:57-
-
29.03.2010 в 14:24Макс,который Кай, засмущааал >.> Спасибо огромное)
-
-
30.03.2010 в 17:17...оно всё такое... мне так нравится смотреть на них (ну понятно на кого?^^ ) твоими глазами... какие они...
-
-
30.03.2010 в 23:05Совершенно не вижу, чего в них-моих особенного, но... но... люблю тебя, в общем)
-
-
30.03.2010 в 23:52Аняня))
-
-
03.04.2010 в 19:22трогательно, грустно-улыбчиво, вот оно как.
Как Queen играли в школьных коридорах, и студенты подпевали хором, а Филч тщетно пытался поймать виновников беспорядка. йеее. это наверняка было здорово х)
Снейп две недели ходил с кошачьими ушами и хвостом неко ^^я, как обычно, заместо нормального отзыва несу какую-то хрень, но ты знай - мне понравилось. очень. вот **
-
-
03.04.2010 в 19:28это наверняка было здорово х) Агаа *___* Ну и понятно, кто был во всем виноват, да))
Некоснейп О.о Воплощенная красота))Я, кажется, никогда не пойму, что значит "нормальный отзыв") Мне твои всегда замечательными кажутся... Безумно рада, что понравилось **
А еще, еще мне писать гет все сложнее и сложнее, даа... *пичаль*-
-
03.04.2010 в 19:32Я, кажется, никогда не пойму, что значит "нормальный отзыв") Мне твои всегда замечательными кажутся... ну, значит, у меня комплексы х)
А еще, еще мне писать гет все сложнее и сложнее, даа... *пичаль* Это, конечно, грустно *а что ты от меня хочешь?)*, но я придерживаюсь того мнения, что фикрайтер должен писать то, что ему нравится. потому что фанфикшен - это всё-таки хобби. так что пиши то, что тебе легче) другое дело, если ты этой ситуацией недовольна, тогда можно пробовать писать и то, что не получается.