Я затащу тебя в ад - если ты не против, конечно.
Для Хаято, и даже по Бличу, и даже про Хирако, и даже с Ишидой.
Рейтинг - PG все-таки, наверное.
Жанр -ыыыфлааафф общий, романс
И, Хаяточке, что-то как-то я не очень понимаю, кто из них получился сверху... >.>
И 850 слов О.о
Ишида уверен, что таких страдальческих морд в природе не бывает. Ну, если только у мимов, которые в Париже, - где-то на другом конце света, - перед туристами лицедействуют, размалеванные донельзя. Но мимы с печальными клоунами – это совсем другое, да. Знавали мы одного такого клоуна, до сих пор, наверное, себя из зеленой жижи заново лепит.
А вот так, чтобы все на самом деле, без всякого грима – и лицо бледное, и уголки губ опущены, и глаза будто траурным черным обведены, вот сейчас слезинка чернильная покатится… Не бы-ва-ет.
Небывальщина, черт бы его побрал. Стоит перед зеркалом, рожи корчит. Что у него, умер кто-то, что ли?
- Туалет для девочек дальше по коридору, - сообщает Ишида, глядя в глаза отражению Хирако. – Это если ты тут рыдать собрался.
Шинджи медленно поворачивается к нему. Теперь все это – глаза, губы, «я сосуд мировой скорби, жизнь полна страданий, а где-то в Африке умирают дети», - нацелено не в зеркало, а на Урью. Напрямую. И бьет по нервам и самообладанию так, что куда там Гетсуге Теншоу.
- Рубашку порвал, - говорит вдруг Хирако. – Новую.
И показывает, осторожно взявшись пальцами за белую ткань, почти с мясом оторванный воротник рубашки, пуговицу, висящую на паре ниток, неровные неряшливые края дыры. Ишида даже на миг удивляется, как это он сразу не заметил всей этой жути, ведь глаз-то наметанный...
- Идиот, - говорит он потом, даже не пытаясь скрыть удивления, - ты что, из-за рубашки так?
- Так новая же, - Шинджи смотрит так, будто это не он придурок клинический, а Ишида чего-то дико важного в жизни не понимает. Будто рубашка, порванная Куросаки во время очередной их интеллигентной беседы, когда вежливый Ичиго держал Хирако за ворот и по-звериному рычал ему в лицо что-то неразборчивое, - это главное его, Хирако, сокровище.
Ишида вздыхает и лезет в сумку за нитками. В конце концов, спасать пострадавших от шинигамского произвола, - долг любого квинси.
- Двинешься – насквозь проткну, - обещает он, вдевая нитку в иголку.
У Шинджи в глазах что-то мелькает на секунду, и скалится он мимолетно, но потом спрашивает вполне невинно:
- Так я, может, на подоконник сяду? И тебе удобней будет, и вообще...
И, не дождавшись ответа, взгромождается на узкий подоконник и широко расставляет ноги. Потом распускает туго затянутый узел галстука, упирается ладонями в край подоконника и замирает, как каменная горгулья на постаменте.
А за окном – как назло, солнце, которое светит Хирако в спину, путается лучами в волосах, бросает на лицо тень, из которой глаза блестят - таким же золотистым, солнечным, нечеловеческим.
Вот же… небывальщина. Восьмое чудо света.
Стараясь не думать о том, как все это выглядит, Ишида осторожно встает у него между ног, - по-другому к чертовому воротнику не подобраться, - и в самый первый раз протыкает тонкую ткань иголкой. Он ждет, что Хирако сейчас дернется, завопит как бы от боли, или просто скажет что-нибудь идиотское, но тот молчит. Только смотрит искоса, задумчиво склонив голову набок, как пальцы Ишиды порхают возле его шеи, оставляя на месте жутковатой дыры в ткани еле-еле заметный ровный шов.
- Крууто, - негромко тянет Шинджи через пару минут, когда его рубашка уже почти принимает человеческий вид. – Что ты там говорил про туалет для девочек, швея-мотористка?
- Свинья ты неблагодарная, - морщится Урью, даже не глядя на него и не прерывая работы. – И не двигайся, я еще не закончил.
Но Хирако вдруг ухмыляется – какие там мимы, какая мировая скорбь, помилуйте, о чем вы? – и наклоняется чуть вперед, не обращая внимания, что Ишида от неожиданности все-таки тычет иголкой в его шею:
- Благодарность? А как тебя благодарить, аа?
Это «аа» он вкрадчиво почти-выдыхает в ухо Ишиде, и того аж колотить начинает.
- Простого «спасибо» будет достаточно, - бурчит Урью, краснея и одним пальцем поправляя сползающие очки, и втайне молится всем богам, каких знает (исключая Куросаки, конечно), чтобы Хирако не придвигался ближе.
Ну, чтобы снова не уколоть его ненароком, да.
А то на шее у Шинджи и так уже выступила крохотная такая капелька крови, надо же, а этот придурок даже и не заметил, лыбится себе, как ни в чем не бывало.
Нет, ну это же невозможно, думает Ишида затем. Кровь же не отстирывается. А он не для того тут мучается с иголкой, чтобы идеально зашитую рубашку потом выбросили из-за какого-то пятна крови, правильно? Правильно.
- У тебя кровь на шее, - говорит он, сглотнув и искренне пытаясь отвести взгляд от этой самой шеи. Тощей, белой, а в расстегнутом вороте рубашки еще и ключицы костлявые видно, галстук-то распущен…
- Так сотри, - Хирако ухмыляется еще шире и даже шею подставляет, как будто Урью – вампир, а он – невинная девица.
Невинная, ага. У невинных таких морд не бывает. Такие морды вообще надо законом запрещать, думает Ишида, потому что напрашивается же не то на кирпич, не то на... что-то еще. Но напрашивается – однозначно.
И может быть, дело в солнце, которое светит в глаза и мешает думать, а может, - в Куросаки, который вообще виноват всегда и во всем, - но Урью поддается на провокацию. Касается кожи Шинджи губами, стирая крохотную - и почему самые серьезные неприятности всегда начинаются с мелочей? - каплю, а потом Хирако, странно хмыкнув, стягивает с него очки, и отступать становится уже некуда.
В общем, во всем, что потом происходит, виноват, конечно же, один Шинджи.
Ну а кто бы сомневался, в самом деле.
Рейтинг - PG все-таки, наверное.
Жанр -
И, Хаяточке, что-то как-то я не очень понимаю, кто из них получился сверху... >.>
И 850 слов О.о
Ишида уверен, что таких страдальческих морд в природе не бывает. Ну, если только у мимов, которые в Париже, - где-то на другом конце света, - перед туристами лицедействуют, размалеванные донельзя. Но мимы с печальными клоунами – это совсем другое, да. Знавали мы одного такого клоуна, до сих пор, наверное, себя из зеленой жижи заново лепит.
А вот так, чтобы все на самом деле, без всякого грима – и лицо бледное, и уголки губ опущены, и глаза будто траурным черным обведены, вот сейчас слезинка чернильная покатится… Не бы-ва-ет.
Небывальщина, черт бы его побрал. Стоит перед зеркалом, рожи корчит. Что у него, умер кто-то, что ли?
- Туалет для девочек дальше по коридору, - сообщает Ишида, глядя в глаза отражению Хирако. – Это если ты тут рыдать собрался.
Шинджи медленно поворачивается к нему. Теперь все это – глаза, губы, «я сосуд мировой скорби, жизнь полна страданий, а где-то в Африке умирают дети», - нацелено не в зеркало, а на Урью. Напрямую. И бьет по нервам и самообладанию так, что куда там Гетсуге Теншоу.
- Рубашку порвал, - говорит вдруг Хирако. – Новую.
И показывает, осторожно взявшись пальцами за белую ткань, почти с мясом оторванный воротник рубашки, пуговицу, висящую на паре ниток, неровные неряшливые края дыры. Ишида даже на миг удивляется, как это он сразу не заметил всей этой жути, ведь глаз-то наметанный...
- Идиот, - говорит он потом, даже не пытаясь скрыть удивления, - ты что, из-за рубашки так?
- Так новая же, - Шинджи смотрит так, будто это не он придурок клинический, а Ишида чего-то дико важного в жизни не понимает. Будто рубашка, порванная Куросаки во время очередной их интеллигентной беседы, когда вежливый Ичиго держал Хирако за ворот и по-звериному рычал ему в лицо что-то неразборчивое, - это главное его, Хирако, сокровище.
Ишида вздыхает и лезет в сумку за нитками. В конце концов, спасать пострадавших от шинигамского произвола, - долг любого квинси.
- Двинешься – насквозь проткну, - обещает он, вдевая нитку в иголку.
У Шинджи в глазах что-то мелькает на секунду, и скалится он мимолетно, но потом спрашивает вполне невинно:
- Так я, может, на подоконник сяду? И тебе удобней будет, и вообще...
И, не дождавшись ответа, взгромождается на узкий подоконник и широко расставляет ноги. Потом распускает туго затянутый узел галстука, упирается ладонями в край подоконника и замирает, как каменная горгулья на постаменте.
А за окном – как назло, солнце, которое светит Хирако в спину, путается лучами в волосах, бросает на лицо тень, из которой глаза блестят - таким же золотистым, солнечным, нечеловеческим.
Вот же… небывальщина. Восьмое чудо света.
Стараясь не думать о том, как все это выглядит, Ишида осторожно встает у него между ног, - по-другому к чертовому воротнику не подобраться, - и в самый первый раз протыкает тонкую ткань иголкой. Он ждет, что Хирако сейчас дернется, завопит как бы от боли, или просто скажет что-нибудь идиотское, но тот молчит. Только смотрит искоса, задумчиво склонив голову набок, как пальцы Ишиды порхают возле его шеи, оставляя на месте жутковатой дыры в ткани еле-еле заметный ровный шов.
- Крууто, - негромко тянет Шинджи через пару минут, когда его рубашка уже почти принимает человеческий вид. – Что ты там говорил про туалет для девочек, швея-мотористка?
- Свинья ты неблагодарная, - морщится Урью, даже не глядя на него и не прерывая работы. – И не двигайся, я еще не закончил.
Но Хирако вдруг ухмыляется – какие там мимы, какая мировая скорбь, помилуйте, о чем вы? – и наклоняется чуть вперед, не обращая внимания, что Ишида от неожиданности все-таки тычет иголкой в его шею:
- Благодарность? А как тебя благодарить, аа?
Это «аа» он вкрадчиво почти-выдыхает в ухо Ишиде, и того аж колотить начинает.
- Простого «спасибо» будет достаточно, - бурчит Урью, краснея и одним пальцем поправляя сползающие очки, и втайне молится всем богам, каких знает (исключая Куросаки, конечно), чтобы Хирако не придвигался ближе.
Ну, чтобы снова не уколоть его ненароком, да.
А то на шее у Шинджи и так уже выступила крохотная такая капелька крови, надо же, а этот придурок даже и не заметил, лыбится себе, как ни в чем не бывало.
Нет, ну это же невозможно, думает Ишида затем. Кровь же не отстирывается. А он не для того тут мучается с иголкой, чтобы идеально зашитую рубашку потом выбросили из-за какого-то пятна крови, правильно? Правильно.
- У тебя кровь на шее, - говорит он, сглотнув и искренне пытаясь отвести взгляд от этой самой шеи. Тощей, белой, а в расстегнутом вороте рубашки еще и ключицы костлявые видно, галстук-то распущен…
- Так сотри, - Хирако ухмыляется еще шире и даже шею подставляет, как будто Урью – вампир, а он – невинная девица.
Невинная, ага. У невинных таких морд не бывает. Такие морды вообще надо законом запрещать, думает Ишида, потому что напрашивается же не то на кирпич, не то на... что-то еще. Но напрашивается – однозначно.
И может быть, дело в солнце, которое светит в глаза и мешает думать, а может, - в Куросаки, который вообще виноват всегда и во всем, - но Урью поддается на провокацию. Касается кожи Шинджи губами, стирая крохотную - и почему самые серьезные неприятности всегда начинаются с мелочей? - каплю, а потом Хирако, странно хмыкнув, стягивает с него очки, и отступать становится уже некуда.
В общем, во всем, что потом происходит, виноват, конечно же, один Шинджи.
Ну а кто бы сомневался, в самом деле.
@темы: осторожно: злой слэш, о мандаринках и красноглазых овцах, Хлорка, фанфикшн
-
-
08.06.2010 в 20:42Пасибааа **
-
-
08.06.2010 в 20:43-
-
08.06.2010 в 21:52-
-
08.06.2010 в 21:54-
-
09.06.2010 в 00:54-
-
09.06.2010 в 00:57